Виртуальный дневник пожилой леди - 5 декабря 2002 г.

"Все не как у людей" - велю я выбить на фамильном гербе. Потому что это планида. Собиралась как все нормальные люди домой, но, видно, как-то не так собиралась. Потому что все нормальные люди собрались и домой все же ушли, а у меня как раз начались приключения. В качестве иллюстрации — служебная записка.

Служебная записка

Мой невыход на работу 5 декабря объясняется тем, что 4 декабря я закончила работу, закрыла офис и попыталась выйти из здания в 24.05.

Охранник Асеев Альберт Владимирович отказался открыть дверь, ссылаясь в качестве оправданий своих действий на "должностную инструкцию" - объявление, которое висит перед ним, и которого я прежде не видела.

До этого у меня уже был конфликт с господином Асеевым, когда около 22.30 он, прежде чем отпереть дверь, смотрел телевизор около 10 минут и объяснял мне, что мой рабочий день должен заканчиваться в 18.00, а теперь он опасается отпереть дверь из-за того, что за дверью, возможно, находятся бандиты. Однако на "должностную инструкцию", в соответствии с которой бояться бандитов следует с 24.00, в тот раз указано не было.

В ходе нашей беседы в ночь с 4 на 5 декабря г-н Асеев, сидя на стуле и на повышенных тонах отметил, что за свою жизнь навидался такого дерьма, как стоящая перед ним дама.

Когда я, устав стоять перед охранником, присела на край стола, он стал кричать, чтобы я со стола встала, потому что стол служебный.

После г-н Асеев с удовлетворением отметил, что он заставит меня подчиняться ему лично в ответ на мое замечание, что за его зарплату, которая складывается и из арендной платы моей фирмы, он мог бы и оторвать задницу от стула и пройти 10 шагов до двери.

После этого я известила г-на Асеева о том, что поднимаюсь в офис звонить руководству и обратиться за помощью к милиции.

Надо отметить, что в 24.32 г-н Асеев, помариновав несколько минут у двери, выпустил группу рабочих, которые стали возмущаться и высказывать ему свое возмущение в виде нецензурной брани в его адрес.

В 00.45, поняв, что на метро не успеваю, я лишила г-на Асеева своего общества, выразив надежду, что такой доблестный охранник сам сумеет объясниться с нарядом милиции.

На что он мне предложил не уходить, а воспользоваться услугами неизвестного мне человека, который вот-вот будет выходить из здания и подвезет меня до самого дома, потому что г-н Асеев его об этом попросит.

Я поблагодарила г-на Асеева за оказанную любезность и поднялась в офис.

Наряд милиции прибыл в 00.47. Господин Асеев позвонил в офис и обратился за помощью, сказав, что "ко мне приехали". Я спустилась и объяснила наряду милиции, что их помощь несколько запоздала, поблагодарив за визит.

Поскольку охрана развесила всюду вместо "должностной инструкции" сообщение о том, что в результате собственной бдительности предупредила ночью преступление по вскрытию сейфа неназванной фирмы, не указав, что преступник ею пойман и обезврежен, то мне пришлось пережить нервное потрясение, находясь всю ночь в пустом здании в ожидании взломщика сейфов.

В результате я намерена пройти медицинскую экспертизу и потребовать через суд от г-на Асеева возмещения затрат на восстановление здоровья и консультации специалистов, а также возместить моральный ущерб от общения с ним и попрания моих конституционных прав накануне дня Конституции. Отдавая себе отчет в том, насколько этот процесс будет сложен, неприятен и обременителен, я, тем не менее, ощущаю необходимость действий этого рода с тем, чтобы г-н Асеев осознал, что заставлять подчиняться ему женщин в пустом вверенном ему для охраны, а не для личной забавы здании, вовсе не значит — соблюдать должностную инструкцию.

05.12.2003. Е. Киселева

К юристам и медикам, я, разумеется, не пойду. Во-первых — причина отсутствует — люблю ночью работать, и уж сегодня охранник Асеев будет бдить, как бы я сама чего не взломала, зорко как никогда. А во-вторых, Бог ему судья, бедному злобному человечку, забитому жизнью и изо всех сил пытающемуся почувствовать собственную значимость. И просто лениво.

Собственно это ведь мелочи, неприятные, разумеется, но все-таки мелочи по сравнению с тем, что я слышала утром в метро. В московском метро можно услышать разную музыку. Особенно жутко, если это ансамбль из классических инструментов. Две скрипки. Одна ведет мелодию, а вторая — аккомпанемент и никак не могут попасть в такт друг другу. При этом — репертуаре — "классическая" попса вроде Полонеза Огинского и прочих подобных вещей. Девочки очень стараются, впрочем, метро не филармония...

Сегодня утром на ВДНХ было совершенно иное. Я шла чуть позже обычного и видно, закончилась смена пожилого певца с маленьким, но поставленным голосом, поющего русские народные песни — что-то про "молодую вдову". Вместо него был кларнетист игравший тоже "попсу" - Вальс из "Мой нежный ласковый зверь". Но играл так, что хотелось остановиться и плакать просто потому, что это чудесно.

Когда хочется плакать от произведения искусства, это должно настораживать. В каждом из нас есть доля сентиментальности, которая вдруг может помешать трезво оценить музыку или спектакль, слезы подступили — ага, настоящее! — а режиссер банально при этом бил на нервы и жалость.

Несколько лет назад в Питере любимым спектаклем широких масс был Шиллер в БДТ — "Коварство и любовь". С чего бы это народ так полюбил Шиллера с его темной страстью, романтизмом и готикой? А с того, что из Шиллера сделали "Санта-Барбару" и зрители рыдали белугой, весь зал в унисон. Я тоже рыдала. Поскольку на спектакль пришлось сходить несколько раз — не по собственной воле, конечно, всякий раз злилась на себя, и все же рыдала, понимая, что спектакль — очень плохой и Шиллера просто разделали под орех...

Но этот кларнетист на ВДНХ... Он так играл этот затрепанный вальс... Сняв имманентно присущий этой музыке сентиментализм и вложив туда глубину мысли и страсти, так играл, что невозможно было даже остановиться от страха, что это только показалось и следующий такт свернет туда — куда надо — не в катарсис от произведения искусства и слезы — как освобождение от негатива, а просто в слезливость, потому что музыка жалкая... Пока я шла по переходу — не свернул, остался на самой высокой ноте.

Уже в электричке подумалось — вот так же проходили мимо Пиаф, когда она начинала петь на тротуарах, боясь, что чистая сильная, необыкновенно красивая нота — случайность. И зря проходили...