Иосиф Бродский хотел угнать самолет

В 1987 году наш соотечественник великий поэт XX века Иосиф Бродский стал лауреатом Нобелевской премии. Непросто складывалась его жизнь в СССР, была даже попытка побега. Но подробности этой истории знают далеко не все. И вот — счастливый случай: журналисту Григорию Саркисову удалось разыскать одного из участников знаменитого побега — бывшего военного летчика, бывшего кандидата в летчики-космонавты СССР и бывшего советского политзаключенного Олега Шахматова, ныне живущего в Литве.

Холодным октябрьским вечером, когда неласковый ветер и препротивнейший дождь загоняют нормальных людей в дома, мы с Олегом Ивановичем сидели в тепле и уюте вильнюсского бара “Пре парламенто” и говорили о поэзии. О чем же еще говорить в такую погоду да за кружкой вкуснейшего литовского пива “Дваро”? Мы вспоминали величайшего поэта двадцатого века Иосифа Бродского. Вернее, вспоминал Олег Иванович, ведь моего собеседника связывала с Бродским долгая и крепкая дружба, прерванная отсидкой в мордовском лагере.

— Слушай, сейчас о Бродском столько наверчено, — говорил мне Олег Иванович. — Я просто эту лабуду читать не могу. То обливали человека дерьмом, а теперь делают из него карамельку! Тьфу!.. Вот ты знаешь, как Бродский чуть из Союза не улетел? Мы же хотели самолет угнать!.. Нет, лучше я тебе эту историю по порядку расскажу.

...В один прекрасный день в литобъединение, где читал свои стихи молодой летчик Олег Шахматов, пришел Иосиф Бродский. Тогда он еще не был ни маститым поэтом, ни диссидентом. Он просто прочитал несколько своих стихотворений, раскланялся и собрался уходить.

— А давай продолжим литературные опыты в более теплом месте, — предложил Олег новому знакомцу. — Холодно же!..

Тут же, в кафешке на Фонтанке, они и “обмыли” знакомство. Иосиф дал почитать Олегу свои новые стихи. После этого Шахматову уже трудно было заставить себя заниматься поэзией, хотя он и продолжал писать. Потом оба оказались в Узбекистане.

— Как-то Иосиф узнал, что я поступил в самаркандскую консерваторию и хочу стать профессиональным музыкантом, — вспоминает Олег Иванович. — Что тут началось! Он орал на меня, топал ногами и называл... В общем, самыми мягкими эпитетами, которыми он меня тут же наградил, были “дурак”, “идиот” и “кретин”... Когда Бродский узнал, что я — военный летчик, знаешь, что он мне сказал? “Как же, Олег, ты можешь жить ЗДЕСЬ, имея ТАКУЮ профессию?!” Намек понял? А я не сразу разобрался, к чему он клонит. Тем более тогда Иосиф поторопился сменить тему разговора. Я думаю, он был не только хорошим поэтом, но и прекрасным психологом. Скажем, заставить меня бросить самаркандскую консерваторию можно было только на форте фортиссимо, а вот уговорить угнать за границу самолет, — хватило и пиано пианиссимо. Словом, уговаривать меня ему долго не пришлось, я сразу согласился бежать из Союза вместе с Иосифом.

Через много лет после того первого разговора с Шахматовым о побеге, уже в 1997 году, лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский напишет в “Литературной газете”:

«Мы закупили все места в маленьком пассажирском самолетике типа “Як-12”. Я должен был трахнуть летчика по голове, а Олег (О. Шахматов. — Г.С. ) взять управление. План у нас был простой — перелететь в Афганистан и пешком добраться до Кабула...».

С точки зрения здравого смысла это был, мягко выражаясь, полный идиотизм — ведь в то время, в шестидесятые годы, Афганистан находился под сильным советским влиянием. Беглецов бы отловили и передали советским властям сами афганцы. Но не забудем — этот план побега придумал Поэт! А Поэты по земле не ходят, Поэты парят в поднебесье, и им детали побегов продумывать не с руки...

В то время летчик Олег Шахматов служил при штабе Особой воздушной армии. По долгу службы Олег знал расположение всех американских военных баз, как на севере, так и на юге. Знал он и другое: окажись они с Иосифом в Кабуле, там их “сердечно” встретили бы советские товарищи.

— Конечно, они бросили бы нам, как землякам, воды и лепешку хлеба за решетку, — говорит Олег Иванович. — Но потом бы нас переправили в Союз, и уж тогда мы с Иосифом вряд ли отделались бы ссылкой в Мордовию. За удавшийся побег в Советском Союзе ставили к стенке без особых разговоров.

Да, это было безумной авантюрой. Но ведь и выбора у Бродского не было. Нет, он хотел бежать на Запад отнюдь не ради легкой и красивой жизни (на Западе, кстати, у него и не было ни легкой, ни красивой жизни — работал много и на износ...). Он хотел бежать из Советского Союза ради сохранения своей личности, суть которой составляло творчество. Свободное творчество. А какая “свобода творчества” была в Союзе — кто не забыл, тот помнит.

Теплым октябрьским вечером Бродский, облаченный в “энцефалитку”, подаренную ему красноярскими геологами, расположился на заднем сиденье легкого чешского пассажирского самолета “Супер-45” (а не “Як-12”, как позже писал сам Бродский), а на коленях у него был рюкзак. Кто думает, что там были стихи, тот сильно ошибается. Стихи Бродский оставил в красноярской квартире Олега Шахматова. А в рюкзаке лежал... булыжник! Этот булыжник Бродский подобрал на поляне, уже идя к самолету, и этим булыжником он должен был, согласно его же плану, “трахнуть летчика по голове”...

— Олег Иванович, — не выдерживаю я. — Вот Бродский в интервью “Литературной газете” в 1997 году говорил, что вы купили четыре билета на тот самолет и что вы уже заняли место в том самолете. Простите, но как же вы собирались покинуть борт? И потом, даже если бы вы этот “борт” покинули, каким образом надеялись избежать встречи с советскими товарищами в Афганистане?

— Удивил! — усмехнулся Олег Иванович. — Мне тут многие на эту “несостыковку” намекали, не ты один такой умный. А дело-то — в деталях. Смотри — я сидел на правом сиденье впереди, а Бродский — сзади, за креслом пилота. Летчик нашего самолета был молоденьким, щуплым пареньком, так что Иосиф мог его и убить своим булыжником... Ну сели мы в самолет. А летчик ушел в диспетчерскую. Мы сидим с Иосифом, болтаем о том о сем. Волнуемся, конечно. Я ему тогда, между прочим, сказал, что он МОЖЕТ выбросить свою каменюку. Ты, говорю, как только взлетим, нажми вот на эту колодочку, соединяющую радио и шлемофон пилота. И еще я ему сказал: начиная с этого момента, ты меня не знаешь. Иосиф послушал, кивнул своей умной головой, и мы стали ждать пилота. Тот скоро вышел из диспетчерской и направился к самолету. Пока он шел, я мысленно уже проиграл все варианты, вплоть до возможности ухода от советских перехватчиков.

Но Шахматов предполагал, а летчик располагал.

— Ребята, — подойдя к самолету, загундел щуплый пилот, — дело уже к вечеру, а фиг я найду в Термезе пассажиров! Не полечу! Или полечу, но только если вы оплатите обратный рейс!

Пока летчик вымогал у пассажиров денежку, Шахматов пытался выяснить, полностью ли заправлен самолет. Это было практически невозможно: если бы это был “Як-12”, количество горючего можно было определить по мерникам, но Шахматов совершенно не знал самолет “Супер-45” и его систем (иначе он бы давно взлетел сам, не дожидаясь пилота)...

Здесь, читатель, мы выдадим тебе маленький советский секрет: в то героическое время в приграничных зонах самолетные баки никогда не заполняли горючим “под завязку” — именно по причине близости границы. Ну чтобы у пилота не возникло непреодолимое искушение рвануть из советского рая... Словом, горючего у пилота действительно не было. И он требовал оплатить рейс до Термеза и обратно. А у Бродского с Шахматовым на двоих был один рубль. Так думает Шахматов. На самом деле, как пишет сам Бродский, этот рубль он потратил еще до посадки в самолет, купив на все деньги, то бишь на рубль, орехи. Видимо, чтобы питаться по дороге к Кабулу...

Дело кончилось тем, что друзья так никуда и не улетели. А раздосадованный Шахматов тут же, при свидетелях, разрядил свой “Макаров” в старый пень, на котором, говорят, отдыхали еще внуки Улукбека. С этой “разрядки” все и началось: кто-то “стукнул”, что военный летчик Шахматов на гражданском аэродроме открыл стрельбу из боевого оружия. Стрелком заинтересовались компетентные органы — и клубочек постепенно размотался. Шахматова арестовали и осудили “за незаконное хранение оружия”. Здесь была юридическая закавыка: КГБ таким образом мог вести следствие более двух лет. В противном случае им пришлось бы укладываться в установленные законом сроки, что в те хрущевские времена было уже нормой. Бродского же позже осудили за то, что он вовремя не предоставил справку о работе.

Григорий Саркисов.