Алексей Козлов: "Я — сноб, а настоящий джазмен — Паганини"

Cвоим прозвищем, известным всей стране, он обязан драматургу Виктору Славкину, который в пьесе "Взрослая дочь молодого человека" устами одного из героев назвал этого джазмена "Козлом на саксе". Алексей Семенович Козлов на это не обиделся и точно так же назвал свою книгу мемуаров. На что имел полное право, ибо он — живая легенда отечественного джаза.

В "оттепельные" 60-е имя Козлова было связано с джаз-клубами и джаз-кафе, а в глухие 70-е оно зазвучало как имя художественного руководителя джаз-рок-ансамбля "Арсенал", гастролировавшего по всей стране. Он стал одним из первых российских джазменов, кто осмелился отправиться за рубеж с концертными выступлениями. Его имя попало в Большую Советскую энциклопедию, где в статье "джаз" он был назван одним из самых известных музыкантов. Сегодня он преподает искусство джаза в Америке, выпускает серию из тридцати компакт-дисков по истории джаза и продолжает выступать с концертами. Гастрольная дорога привела Алексея Козлова в Большой зал Петербургской филармонии, где он дал один-единственный концерт вместе со своим знаменитым "Арсеналом".

- Для меня Петербург — это прежде всего исторический и архитектурный город. Еще в 50-е годы, во время учебы в Архитектурном институте, я целый месяц провел здесь вместе со своим курсом. Это было мое первое общение с Ленинградом. Когда я уже стал гастролером, то приезжал сюда очень часто. Здесь были мои настоящие друзья, джазмены, с которыми мы тесно общались во время многочисленных фестивалей. Мы осваивали здесь практически все площадки. Особенно любили играть в домах и дворцах культуры: и в ДК имени Ленсовета, и в "Невском", и в ДК имени Газа. Поэтому для меня Ленинград — это город джаза. Но Питер для меня — это еще и мои любимые поэты — обэриуты. На их стихи я сделал даже программу, с которой мы год назад ездили в Америку. Там я читаю стихи Заболоцкого и Олейникова и рассказываю историю этих удивительных людей, которые шутили, шутили и дошутились до того, что стали жертвами репрессий. Питер для меня это еще и Лев Николаевич Гумилев, чьим поклонником являюсь давно и безоговорочно. Благодаря его книгам я ощутил и осознал себя евразийцем.

- Вы помните, когда впервые узнали о джазе?

— Это было в 1945 году, когда я услышал музыку из фильма "Серенада Cолнечной долины" в исполнении оркестра Глена Миллера. Было мне в ту пору десять лет. Однако инструмент в руки я взял гораздо позднее.

- Тогда, наверное, занятие джазом было своеобразным бегством в свободу? А что такое сегодня джаз для современного человека?

— Я много размышляю об этом в последнее время, даже статьи пишу на эту тему. Мне кажется, что тип поведения джазового человека в обществе по своей энергетике не менялся с самого начала. Кстати, джаз запрещали не только у нас…

- Помним, помним слова Жданова: "От саксофона до ножа — один шаг…"

— Но вот что любопытно. И в Америке, и Германии в 30-е годы преследовали джазовую музыку так, как Сталину и не снилось. Там боролись с джазом как с музыкой для дегенератов. А у нас все началось со знаменитой фразы Горького о том, что "джаз — это музыка толстых". Алексей Максимович в этом смысле оказался для меня гениальным идиотом, ничего в музыке не понимающим. Я никак не мог понять: откуда такая ненависть? Потом до меня дошло: джаз — это принцип существования в обществе небольшого количества людей. С точки зрения нормальных, обычных людей, они какие-то шизофреники. Не хотят жить как все, не хотят думать как все, не хотят читать газету "Правда". Для них важна непредсказуемость, импровизация. Их принцип: не жить по нотам.

- Но это было тогда, а сейчас?

- А в новой России в бизнесе других опережают как раз те, кто живет и мыслит, синкопируя, как в джазе. Они принимают решения чуть раньше, чем другие. Я называю такой тип "джазовые бизнесмены", и они очень сильно отличаются от обычных жлобских новых русских, вялых и ленивых. В принципе нынче ничего в положении джаза не изменилось. Кончился тоталитаризм политический и идеологический, но настал тоталитаризм денег. В СМИ — тоталитаризм рекламодателей. Почему ток-шоу подменили музыкальные и просветительные программы на всех радиостанциях и всех телеканалах? Это результат деятельности вполне конкретных людей с мешками денег, с определенным вкусом, которые и диктуют то, что надо и что не надо показывать по телевизору. Поэтому и появилась на экране в качестве ведущих какая-то шпана. Сейчас тоталитаризм более жесткий, его не обманешь. Это коммунистов мы обманывали, обходя запреты, богатых же не обманешь. Нам сейчас сложнее пробиваться.
- А на жизнь можно заработать джазом?

— Известные люди могут, потому что джазовые коллективы приглашают часто ради престижа на концерты для богатых людей. Молодежь же зарабатывает больше клубной, прикладной деятельностью. В этом я не вижу ничего страшного. Вспомним, что и Бенни Гудмен, и Дюк Эллингтон играли в тридцатые годы на танцах в "Коттон-клубе". Но мне это уже неинтересно. Я занимаюсь исключительно тем, что играю собственную музыку. Это позволяет нам сохранить свое лицо.
- И как оно нынче выглядит?

— Мы не играем традиционный джаз, а исполняем постмодернистскую музыку, где намешано все что можно, всего понемногу. Для меня каждая пьеса — это как бы осколки разных культур, склеенные на одном полотне как бы в случайном порядке. А на самом деле все организовано и логически обосновано. Сегодня меняется темп жизни. Доходит до идиотизма, когда людиуже не могут читать толстые книги, поэтому и существует вариант "Войны и мира" на 54 страницы, в кратком изложении. Мы вынуждены переходить к такой же манер

е.- Вы пробивали себе дорогу как джазмен, и добились признания. Я бы сказал, что вы растворились в джазе или, может быть, растворили джаз в себе. Ощущаете себя человеком, принадлежащим к элите?

— Элитой себя считают все — и военные, и врачи, и ученые, и джазмены. Хотя большинство интеллигенции в джазе ничего не понимает и не относится к элите. Человек может быть вполне джаз-фэном, но не относится к элите в социальном смысле этого слова. Если есть определенный замкнутый круг людей, куда доступ имеют единицы, то они и образуют элиту. Остальные — это так называемые жлобы. Когда мы боролись за утверждение и выживание джаза, то для себя именно так и определяли отношение к окружающим.

- Вам часто приходилось идти на компромиссы?

— Постоянно. Пришлось даже однажды обращаться за помощью к секретарю ЦК КПСС Михаилу Зимянину, курировавшему вопросы культуры.

- И каков был повод?

- Закупка современных музыкальных инструментов из-за рубежа для гастролей "Арсенала".

- Зимянин помог?

— Да.

- А не тяжело было все время притворяться, играть в игру "cвой среди чужих"?

— Я — сноб, и мне всегда было приятно осознавать, что я не такой как все. И это самая большая награда за все мои мучения. Еще в детстве я осознал, что не могу петь в пионерском строю, шагая со всеми. Поэтому взял барабан, только чтобы не петь. Такие люди и становятся джазменами. Судьба в буквальном смысле слова загнала меня в джаз.

- Если вспомнить прежние времена, то, наверное, джазмены все поголовно были секс-символами? Или на худой конец плейбоями?

— В те времена, когда джаз был самым модным искусством, девушки, конечно, не обделяли нас вниманием. Потом, с наступлением эпохи рок-культуры, вектор их внимания сместился на рок-звезд, а нынче еще далее, в сторону безвкусицы — на поп-звезд. Что такое секс-символ? Он ведь создается для зарабатывания денег. Вот сделали из футболиста Бэкхема секс-символ и продают повсюду майки с его изображением. А так посмотришь на него: ну какой из него секс-символ?!

- В нелегкие времена борьбы за джаз вы все-таки умудрялись выезжать за границу. Вам никогда не хотелось там остаться?

— Никогда. Я личным примером опроверг лживую формулу: "Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь". Понимал, что "там" буду вторичен и никому не нужен, а здесь буду номер один и смогу навязывать джазовую культуру. Я осуществлял свою роль в тех трудных условиях, когда приходилось пробиваться…

- Наверное, в этом есть нечто мессианское?

— Скорее я ощущал себя культуртрегером. Позже осознал, что мое культуртрегерство состоит не в расширении круга любителей джаза, а в приобщении тех, кто для него создан. Есть люди, которые рождены любителями джаза, но нигде не могли его услышать. Для этого я гастролировал с "Арсеналом". Мы открывали глаза людям. Такова моя задача и сейчас. Конечно, когда мне нужны деньги и меня приглашают в богатый салон, чтобы выступить, то я соглашаюсь, хотя прекрасно понимаю, что им это как искусство не надо. Такой публике нужен сам факт приобщения к джазу. И мы идем и добросовестно играем для такой публики. Они хлопают, но вяло. Энергетического приобщения к джазу у них не происходит, потому что они не рисковые люди. Я думаю, что и в старые времена, когда существовали великосветские салоны, где играл Паганини, никто там ничего не понимал. Кстати, именно Паганини и был настоящий джазмен, который и вел себя соответственно, не по правилам.

- С кем бы вам хотелось сыграть джем на саксофоне?

— Джем я уже давно не играю. Потому что меня нынче волнуют совсем иные гармонии. Я люблю многих людей и со многими мне хотелось бы выступить, но я точно знаю, что они ни с кем не захотят выступать вместе. Они замкнуты на самих себе.

- Получается, что вы искали свободы, а оказалось, что каждый джазмен замкнут в мире собственных гармоний?

— Зато мы ушли от стандарта. Новый джаз абсолютно не стандартен. Поэтому общение возможно между музыкантами только с помощью общеизвестных вещей и композиций. Но я их столько переиграл в своей жизни, что сегодня мне их исполнять не хочется. Если играю, то делаю это чисто механически.

- Что в вашей жизни есть, кроме джаза?

— Ничего, потому что джаз — это моя судьба.

Сергей Ильиченко,
"Невское время".