В гостях у Сергея РУССКИХ: Геннадий Жаров: амнистия - слово доброе!

И что это на обложках пластинок они все такие припиджаченные, в костюмах, бабочках да манишках?! С таким-то низким, придушенным, надтреснутым голосом и с такими песнями Геннадию Жарову и компании впору примерять те самые ушаночки и телогреечки, о которых поет "Амнистия-II". "Сидел — не сидел" - эти вопросы в большей степени волнуют прессу, чем публику, — говорит Жаров. — Если нас слушают люди бывалые, значит мы для них — правда жизни. Ни в каких "понятиях" не сыскать запретов тому, кто не "парился", петь эти песни. А насчет достоверности... Вы Рафаэлю, например, верите? Верите, что он написал именно Богородицу с младенцем, а не кого-то еще? По-моему, весь мир давно это признал. Русский писатель 19-го века Гаршин, кажется, так сказал: "Рафаэль написал Мадонну, а не сама Богородица".

...А шапка-то музыкальная крепко на Жарове сидит! И телага как влитая! В Жарова и, кстати, его "тюремное" прошлое, поверили сразу, безоговорочно — благодаря всего одной песне. Одна-единственная, "Ушаночка" сделала "Амнистию" живыми классиками блатной песни.
"Бегут,
Стучат,
Бегут колесики гуськом.
Спешат,
Хотят
Пугнуть парнишечку сибирским холодком,

А я ушаночку поглубже натяну
И в свое прошлое с тоскою загляну,
Слезу
Смахну,
Тайком тихонечко вздохну.

Бегут
Деньки,
Бегут неведомо куда.
Зовут
Меня
Туда, где в дымке зеленеют города,

А я ушаночку поглубже натяну
И в свое прошлое с тоскою загляну,
Слезу
Смахну,
Тайком тихонечко вздохну.

Бегу
Один,
Бегу к зеленым городам
И вдруг —
Гляжу:
Собаки мчатся по запутанным следам,

А я ушаночку поглубже натяну
И в свое прошлое с тоскою загляну,
Слезу
Смахну,
Тайком тихонечко вздохну."

"Ушаночка" с воли грела не одного зэка — в следственном изоляторе в ожидании приговора, в ШИЗО, в сумасшедшем безделье "нерабочей" зоны, среди тотального стукачества зоны "красной", где "семейник" "семейника" вложит. "А ведь слова — ничего особенного!" - недоумевал автор. Дело не в тексте, дело в хите, как стали говорить позднее. Жарову удалось сделать настоящий блатной шлягер. Тут и живая, пульсирующая гитара, и клавишная "подложка", в размахе которой — огромные сибирские просторы, и ударные — "тук-тук" - каблуками убегающего зэка. Все есть в этой песне: пустые белые пространства с торчащими из-под снега вышками зон, стук колес вагон-зака, тоска — по прошлому, слеза — по настоящему — ведь сколько еще сидеть! Тягомотно-тусклые, один на другой похожие дни тащатся так медленно, что, кажется, будто... бегут. И зовут эти дни серые — куда? В прошлое? В будущее? Мрачно? Да ничуть! Юмор, ирония этой песни — вот что помогало благодарным слушателям. А мыслилась-то "Ушаночка" как серьезная лирическая песня, музыкально — нечто, близкое к ритм-энд-блюзу. Будущий продюсер "Амнистии-II", а в 80-х — просто музыкант Сергей Трофимов ( Не путать с певцом Трофимом — Р. Н.) с высоты своего образования (Он закончил Институт культуры) давал коллегам драматургические советы: мол, песня эта из серии "руки за спину". "Теперь она мне уже не принадлежит, — говорит автор. — Кто как хочет, так ее и воспринимает. Но когда во время одного из первых открытых исполнений народ повскакивал с мест и принялся танцевать... — признаюсь, меня этот рок-н-ролл шокировал".

"Когда уже в середине 90-х у нас пошли "ночники" (концерты в ночных клубах и ресторанах — Р. Н.), и раз за разом публика бросалась под "Ушаночку" в пляс, мы озадачились: а кто вообще сделал песню плясовой? Собрались с музыкантами, аранжировщиками, поразмыслили и пришли к выводу, что дело, прежде всего, в рефлексах. Возьмешь ноту "ля" второй октавы — собака воет, а под "ми" - молчит. Так же и с человеком: определенные звуки в соответствующей атмосфере и при определенном наборе инструментов ударяют человеку в некую точку и он начинает плясать. Такой крик души, переходящий в танец. Текст при этом может быть каким угодно — он здесь не играет никакой роли".

"Полный, братцы, ататуй! Панихида с танцами!" - лучше, чем Галич, подобную атмосферу не передать.

Жаров варьирует настроение всего одним словом и слово это — "ушаночка". Одно слово от грустного до неуклюже-смешного...

Нет, не так все однозначно с текстом. Прав Геннадий: просты его слова, но у этих слов есть ритм — пульсирующий, как и гитара, чередующийся: короткая, рваная, но тягучая первая строчка — длинная, но быстрая — вторая. Ну, и фирменный жаровский флер деревенщины — его просто нельзя не почувствовать. Невооруженным ухом в "Ушаночке" слышно: "бя-хуут", "хля-жуу". И зачем на обложке Жарова в джип усадили? Пилу "Дружба-2" им бы на пару с продюсером Трофимовым и в кедровник какой-нибудь:
"Снизу недра, сверху кедра,
Между ними лагере-о-ок.
Нынче я ужасно нервный:
У меня окончен срок!"

Забавно, но "деревенщина" Жаров родился и поныне живет в Москве, в Измайлове.
"Что буду я измайловский — не думал, не гадал,
Родильный дом слезою детскою оплакав,
И, как все люди добрые, на жительство попал
В Измайлово из коммуналок и бараков."

"В измайловские новостройки переселяли целые барачные районы, — вспоминает Геннадий. — В нашей школе оказалось много шкетов с соседней Соколинки. Однажды ( в пятом классе я учился) подваливают на перемене двое, достают перья: мол, мол, гони 5 копеек на пирожок. Вечерами на улице одинокие прохожие чувствовали себя неуютно. Во-первых, освещение во дворах похуже было, а, во-вторых, идешь ты по улице, а навстречу кодла человек в сто ползет-извивается, как многоножка, попутно снося телефонные будки..."

Жаров полагает, что ему страшно повезло с тогдашним кругом общения — богемно-хулиганским. Одни ребята относились к породе меломанов. Таскали пластинки, катушки; переписывали. Из их среды впоследствии вышли музыканты, поэты, художники. Но были и пацаны, у которых вся семья сидела — еще при Сталине. И они, продолжая "традиции", тоже готовились сесть. Единым кругом все это пестрое, порой не совпадавшее по интересам сообщество становилось, конечно же, в школе.

"В неосвещенных подворотнях выучился я
Бренчать на шестиструночке и целоваться.
И лучшие дворовые мои учителя
Те, которые меня учили драться..."
Из воспоминаний Геннадия Жарова:

"Особенно частые и плодотворные (музыкальные) занятия проходили по весне на скамеечках, темными теплыми вечерами, когда дурман от распускающейся сирени мутил сознание. Учителей было предостаточно, аккорды усваивались на ходу, тем более, что рядом всегда сидели очаровательные юные создания (женского пола) с наколками на руках, чаще всего это были имена: Катя, Ира. Песни, которые мы слушали и пели, были произведениями прямо-таки завораживающими по своему художественному уровню и содержанию, да и по простоте в их исполнении. Они наполняли нас высоким чувством дворового романтизма. Сергей Есенин: "В том краю, где желтая крапива...", Петр Лещенко — "Журавли", ...уже известный Булат Окуджава: "А ну, швейцары, отворяйте двери...", "Товарищ Сталин, Вы большой ученый..." Юза Алешковского и, естественно, Владимир Высоцкий, голос которого, записанный на скверных катушечных магнитофонах, повергал нас в благоговейный шок."

Из тогдашних друзей Жарова в живых осталось двое. Большая часть его сверстников пошла по тюремной дорожке. Одному из них — Жене — выпала очень непростая, странная судьба. Отец — КГБешник, мать — переводчица. Сын большую часть жизни провел на зонах и сгинул где-то под Магаданом. Но в Москве у Жени всегда было навалом западных пластинок: Элвис Пресли, Билл Хейли, Пол Анка, ну, и конечно, "Битлз"..."

Геннадию, по собственному определению, "неизлечимо заболевшему" музыкой, Богом была уготована иная, отличная от большинства измайловских сверстников-хулиганов, тропа. По ней он идет до сих пор. Ему уже далеко за 40, и в последнее время он все чаще стал оглядываться назад — в прошлое. Но все меньше тех, кому адресованы теплые и благодарные взгляды.

"...А на Сиреневом бульваре каждою весной
Поломаны все веточки сирени махровой,
И я тащу букетище, огромный такой,
В той юности моей для Верочки Блиновой..."

Зимой со скамеечек на Сиреневом бульваре музыка перетекала в жэковские подвалы, куда стаскивали кто во что был горазд: кто колонки, кто усилок. Местные умельцы умудрялись варганить электроинструменты, с которыми тогда была напряженка. Там учащийся техникума Гена Жаров освоил бас-гитару настолько, что занял место штатного басиста в группе "Контрасты", существовавшей при Бауманском телефонном узле.

Из воспоминаний:
"В то время я уже писал песни. Но они казались мне далекими от совершенства, потому особо не афишировались. Те же из них, которые я все же осмеливался исполнять, вводили моих первых слушателей в недоумение. Они обязательно спрашивали, где и сколько я сидел. Самыми приятными моментами были те, когда мои опыты принимались за песни Высоцкого. "Нет, — густо краснея, скромно говорил я, — это не Высоцкий, это я написал". Так я невольно попал под влияние знаменитого поэта..."

В один прекрасный день дворовое музицирование завершилось для Геннадия Жарова городским призывным пунктом. И уехал он на два года в далекий, но солнечный, город Баку. Когда вернулся в родной двор, на вопросы друзей: "кем служил?" - честно отвечал: "Бас-гитаристом". За все два года Жарову не довелось выпустить из автомата ни одной очереди — да он его и в руках-то толком не держал! Спасибо отцу-командиру, благоволившему футболистам и музыкантам! Часть Жарова и в армейских футбольных баталиях, и на смотрах солдатской песни раз за разом первенствовала. Отголоски "Краснознаменного, Ордена Ленина, хора..." слышны в песне-письме бойца Первой Конной, известной как "Аксинья", между прочим — КСП-шном хите.

...Если и существуют какие-то, менее явные, нежели жанровая общность, цепочки, связывающие отдельных героев этой книги, то это — пути-дороги в жанр. Дворовое детство Геннадия Жарова очень напоминает пацанские годы Анатолия Полотно. А с Михаилом Кругом у них на двоих — одно КСП-шное начало. Что с того, что Круг работал водителем, а Жаров был типичным "физиком" - лирики им хотелось одинаково!

Авторской песней Геннадий увлекся еще в 70-е, будучи студентом Автомеханического института, который благополучно закончил, ...прогуляв больше половины лекций. Много академических часов и минут Жаров проводил, болтаясь с КСП-шниками по лесам, сплавляясь по рекам на байдарках. Так и плыл по течению в жизни своей... "Была бы прочна палатка, да был бы нескучен путь..." А хорошее было времечко! Кто будет докапываться у туристского костра, утверждена ли твоя "программа" Минкультом, или нет. Потому и крепло в керженских, мещерских и подмосковных лесах авторское "Я", гулким эхом прокатываясь по ельникам и березнякам. На слетах самодеятельной песни такой свободы, конечно, уже не было. Там на каждую сотню туристов приходилось по 2-3 сотрудника с рюкзаками, как штатных,так и добровольных помощников.

"Помню, — говорит Жаров, — на 25-й слет приехал важный комсомольский чин, чуть ли не 1-й секретарь ЦК. Только вышел на сцену поздравить участников, открыл рот — как раздался такой оглушительный свист, что листья на деревьях стали осыпаться. Секретарь собрался и уехал восвояси. А на следующее утро на склоне холма появился выложенный из пустых бутылок лозунг: "Слава КСП!"

Тем не менее, Геннадий Жаров с далеко не однозначной с точки зрения коммунистической идеологии песней "Аксинья" умудрился занять первое место на Московском фестивале авторской песни. Сам председатель жюри Ян Френкель отметил его выступление!

Спустя много лет, уже в 90-е, "Аксинья", наряду с "Ушаночкой", вошла в дебютный альбом "Амнистии-II".
"Дождик, утро серое.
Намокает рана.
На Земле мы первые —
Нам нельзя с обмана
Начинать истории
Новый поворот.
Жаль, что слаб в теориях —
В бою — наоборот.

Ты прости меня,
Дорогая Аксинья,
Но твоя юбка синяя
Не удержит бойца.
Не реви, баба темная.
Много нас у Буденного!
Наша Первая Конная —
С ней пройдем до конца!"

Всего-то ничего — перенести создание песни лет на 15 назад, а буденновскую конницу — на песчанно-барханный Мангышлак, и "Аксинья" могла бы стать отличным саундтреком к фильму "Белое солнце пустыни". Сгодилась бы и для "Бумбараша" - да для любого фильма, где главный герой — светлый, наивно-романтический борец за мировую революцию. Первым в авторской песне этот образ наиболее ярко проявился, вероятней всего, у Булата Окуджавы. Помните его "комиссаров в пыльных шлемах"? Герой Жарова, конечно признает авторитет комиссаров — в теориях, на митингах, но не в седле. Потому и сгинул политработник Кривухин...

"Сапогами в стремя,
Саблю наголо.
Эх! Лихое время,
А ты мне все одно.
Прекратить истерики!
Ведь я пока живой.
Вот кончим офицериков
И тогда домой!"

Нет, не так уж светел жаровский всадник. И тон "письма" его Аксинье не столь елейно-вежлив, как в послании товарища Сухова. "А в последних строках..." - так вообще конный браток-махновец на врага несется кровушку пущать, даром, что буденновец. "...И покрылось поле сотнями порубанных, пострелянных людей. Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить. С нашим атаманом не приходится тужить..." Реализм, но социалистический ли? Кто он, этот всадник? Крестьянин-бедняк, городской пролетарий или голь казацкая? Скорее, последнее, но не это важно. Ненависть к тем, кто богаче и благороднее, к "белой кости" - чувство надклассовое. "КСП-шные интеллигенты, — говорит Жаров, — считали, что в этой песне сокрыт иной смысл, и, на самом деле, "Аксинья" - вещица... белогвардейская."

Выдержки из производственной характеристики на ведущего инженера Жарова Геннадия Викторовича:

"... Русский, беспартийный. Окончил Московский Автомеханический институт по специальности "Трактора и автомобили".

В НИИ Авиационной промышленности работает с 1975 г. За время работы в институте т. Жаров Г. В. проявил себя квалифицированным специалистом, склонным к научной деятельности.

Тов. Жаров Г. В. успешно сочетает инженерную деятельность с рационализаторской работой. Он автор 7 рационализаторских предложений, внедренных на имеющемся испытательном оборудовании.

Политически грамотен, является Ударником Коммунистического труда.
Характеристика дана для предоставления в аспирантуру НИИ."

А "политически грамотный" Жаров вовсю якшался с отпетой "диссидой".

"Благодаря этим людям у меня было море запрещенных книг. И это когда только за хранение "Архипелага ГУЛАГ" давали 7-8 лет. С "Колымскими рассказами" Варлама Шаламова очень забавно познакомился. Принес мне приятель книгу. "На, — говорит, — почитай, очень интересная вещь". Посмотрел на обложку, думаю: "На хрена мне какой-то Шаламов, про чурок что ли? Уж больно фамилией смахивает..." А как начал читать, так сразу и утонул — мозги набекрень съехали. Наверное, встреча с лагерной литературой сыграла свою роль в появлении "Ушаночки" и других "блатных" песен, которые, по большей части писались "в стол"".

Жаров "близнец" по гороскопу. Но в творчестве это проявилось не самым зеркальным образом, хотя и традиционные авторские песни, и лагерные — все это суть две музыкально-поэтические грани одного человека. Геннадий иногда пытался втиснуть "Ушаночку" в КСП-шные программы. И если "Аксинья" срывала шквал аплодисментов, то будущий суперхит поклонники самодеятельной песни слушали затаенно-настороженно. Шушукались: "А где сидел? А сколько сидел?"

Судьба Геннадия Жарова выделывала порой удивительные финты. Так, одно время, он был ревностным прихожанином церкви, где служил отец Александр Мень. "Да тыпросто примитивный атеист!" - сказали ему тогдашние "продвинутые" - диссидентствующие интеллигенты. "Мне непонятен язык молитвы — церковнославянский", — отвечал Жаров. "Поедем в Пушкинский район, к отцу Александру, он ведет службу на современном русском языке. Бог станет тебе ближе, вот увидишь".

Гонения на Меня, которого власти обвиняли в религиозной пропаганде, коснулись и его прихожан. В соответствующих инстанциях Жарова спасало природное чувство юмора.
"Знакомы ли вам религиозные постулаты, употребляете ли вы слова, выражения религиозного характера?" - таков был характер вопросов "товарищей в кабинетах". "Конечно, употребляю, — невозмутимо отвечал Геннадий. — Ей-Богу, например".
И все-таки "диссидентство" Жарова не было глухим. "Подпольный" певец — это не про него. Струей кислорода стала авторская песня. Благодаря лесным слетам и участию в программах радиостанции "Юность", поддерживавшей бардов, певец имел хоть какое-то официальное признание.

"Мои песни не были сугубо блатными, скорее ироническими, юморными. Я ведь в свое время тесно сотрудничал с отделом сатиры и юмора газеты "Московский комсомолец". Ездил с гитарой и губной гармошкой вместе с сатириками — Коклюшкиным, Альбининым, Трушкиным — по городам и весям..."

Жаров "добрал" в музыке то, что не удалось его отцу — артисту Мосэстрады, как раньше именовался Москонцерт.

Из воспоминаний:
"Не могу не согласиться с научным тезисом, что наследственность является основополагающим законом в развитии общества. Дело в том, что однажды в юности мой папа, видимо, находясь в хорошем настроении, сидя дома у окна запел свою любимую песню о рыбаке. "Что ты орешь, как пьяный?!" - сказала ему его мама, а, стало быть, моя бабушка. С тех пор как отрезало: папа больше не пел..."

Более 30-ти лет отец Геннадия Виктор Нестерович Сильчук проработал в оригинальном жанре — акробатом, иллюзионистом, фокусником-жонглером. В Великую Отечественную Войну, стоя на бруствере окопа, молодой лейтенант жонглировал пятью лимонками под аккомпанемент губной гармоники... с немецких позиций, которые были метрах в двухстах. Потом с воплями прибегало начальство, и оригинальный жанр уступал место кровавому — войне. Несмотря на возраст, Виктор Нестерович еще совсем недавно выступал с сыном на одной сцене.

Геннадий Жаров — голос "Амнистии-2". Лиц же у нее несколько — коллектив все-таки. Что же касается души группы, то она обитает, как и положено, в храме. В храме науки — Московском Государственном Университете Культуры, а живет в высоком, как башня, Сергее Трофимове, который преподает здесь на кафедре режиссуры театрализованных представлений. Вернее, жила: с некоторых пор Сергей больше не продюсирует и не директорствует в группе. Может временно? А ведь без Трофимова "Амнистия" могла бы не состояться. Единожды сцементировав коллектив музыкантов, с годами, непостижимым образом, он сумел сделать его железобетонным. Здесь нет места мелочным разборкам, не пахнет наигранным эстрадным пафосом. Они — взрослые мужики, у каждого, помимо "Амнистии", свое дело, поэтому ссориться из-за денег тоже нет повода. Сергей Трофимов — и продюсер, и режиссер сцены, и клипмейкер, и директор-администратор. Интересно, что, практически, в любом из этих качеств он бывал еще до исторической встречи с Геннадием Жаровым в московском ДК имени Второго Интернационала.

Происходит Сергей по отцу — из поволжских, а по матери — из донских казаков. (В одном из последних по времени альбомов "Амнистии-II" "В Магадан командировочка..." есть песня "Казачья".) Приехав в Москву, пытался завоевать столицу южным "хэканьем", но во ВГИКе этот номер не прошел. Сам знаменитый Сергей Герасимов дал ему от ворот поворот. Поступил в тогда еще Институт — Культуры, где работает и по сей день. В самом начале еще была попытка выучиться на строителя — в МИСИ, славном своей командой КВН.

"Дожаровский" послужной список Трофимова впечатляет: 2 года работал в коллективе Валерия Леонтьева, где отвечал за свет и спецэффекты — взрывы, фейерверки и прочую пиротехнику; стоял у истоков фирмы Сергея Лисовского; сотрудничал с композитором Юрием Чернавским на студии "Рекорд". Он помнит и первый нахрапистый пафос Андрея Разина, прикатившего к Чернавскому на правительственной "Чайке", и начало Олега Газманова, когда-то менее популярного, чем собственный сын Родион с песней про собаку по кличке Люси. За 2 года до принятия "Закона о кооперации" Трофимов открыл свое дело: он умудрился создать при Красногвардейском райкоме партии творческое объединение "Россия". Помимо продюсерско-административных регалий Сергей может похвастаться и определенным музыкальным опытом. В ипостаси барабанщика он, сам того не желая, чуть было не попал в диссиденты.

"Дело было в 1985-м году на Московском Фестивале молодежи и студентов, — вспоминает Трофимов. — Никакой "Амнистией", естественно, еще не пахло и пахнуть не могло. Нашему ВИА предстояло выступать в ДК АЗЛК с программой песен-агиток, типа: "Солнечному миру — да! да! да! Ядерному взрыву — нет! нет! нет!" Вначале все шло точно по режиссерскому плану. И вот поем мы песню, а слова в ней такие: "Теперь наступила и наша пора безумцев седых довести до ума..." В это время на сцену должны были проецироваться фотографии врагов мирового пролетариата — Пиночета, Сомосы. А на экране начали появляться фотографии членов Политбюро ЦК КПСС! Зал реагировал на происходящее на сцене гробовым молчанием: зрители словно чувствовали себя соучастниками преступления. ДК тут же был опечатан. Как оказалось, в кинобудке засел форменный шизофреник — у него даже белый билет был. Нас начальники не тронули — все на этого парня повесили: ну, мол, дурак, ну, слайды перепутал. Но в сценарии-то все правильно!

Меня вообще было сложно вот так, просто, взять и посадить. Я, как-никак, в партии состоял, делегатствовал на съезде ВЛКСМ, отмечали меня по этой линии. Такая броня — почище депутатской неприкосновенности! Когда Союз зашатался, а я начинал поднимать "Амнистию", партийная броня стала давать трещины: пару раз по почкам били после подпольных концертов".

В "совковые" годы Сергею Трофимову удалось уберечься от тюрьмы. Он был музыкантом, но не автором. А вот те его приятели-музыканты, кто писал свое, да, не залитовав, пытался петь прилюдно — их судьба забросила далеко. Владимир Сокуров, например, сейчас преподает в поселке Сусуман Магаданской области. Так примерз, что возвращаться не стал. Да, наверное, и поздно уже — мосты на Большую землю давно сожжены. Ему дали 7 лет, якобы, за наркотики. На самом деле — за песни, где он едко издевался над режимом.
"Облака плывут, облака,
В милый край плывут, в Колыму,
И не нужен им адвокат,
Им амнистия — ни к чему."
(А. Галич)

...Осенью 1989 года гитарист Сергей Щербаков (светловолосый на обложке альбома "Тюр-лю-тю-тю...") подыскивал для Сергея Трофимова самородков в КСП-шном кусте, расцветшем в заштатном Люблинском ДК. Трофимов, заработав на "звездах" эстрады некоторое количество денег, намеревался вложить их в собственный проект. Вот только в какой? И тут Щербаков зовет его в этот ДК слушать Жарова. Пришел... Послушал... Обычно, в таких случаях пишут: "на продюсера снизошло озарение". Так вот: в этом случае никакого озарения не было. Песни показались Трофимову интересными, не так, чтобы жуть как, но все же... Ясно было одно — предстояла кропотливая и хлопотливая работа с полуподпольным репертуаром, живых исполнителей которого в то время можно было перечислить по пальцам: Розенбаум, Токарев, Шуфутинский, Успенская. Большинство работало вне досягаемости Органов, за границей.

"Название группы придумал не я, а Сергей Щербаков, — говорит Трофимов. — Филолог по образованию, человек эрудированный, он вывел, что первая амнистия случилась "холодным летом 53-го". Уголовники вышли на свободу раньше "58-й статьи" - вот что хотел подчеркнуть Щербаков своей "Амнистией-II". А потом политических и вовсе перестали миловать. "Ну, за справедливость!" - такой девиз следовал из названия. Откуда Трофимову было знать о попсовых параллелях, возникших с поветрием групп-двойников: "Миражей-2" и "Ласковых маев-4". "Амнистия вторая"? "А где же первая?" - спрашивали организаторы концертов, чувствуя подвох, которого, на самом деле, не было.

Не предвидя сногсшибательного успеха проекта, Трофимов решил действовать наверняка. Он понаделал копий дебютного альбома "Ушаночка" и пошел с этими катушками по студиям звукозаписи.

"В начале 90-х я не продавал записи, — говорит Сергей, — а раздавал даром. Резонанс последовал спустя полгода. Но востребованной оказалась не только "Амнистия". Случился просто бум какой-то: альбомы жанровых артистов поперли, словно грибы после дождя — уже официально. Однажды звонит мне шеф студии "Союз" Виталий Беляков: "Приходите получать гонорар". И выдал он нам 2 тысячи 200 долларов — в 92-м-то году! Огромные деньги. "Откуда? Подарил же альбом!" - "Так вот вам авторские". Сколько же "пираты" накосили?! Ко мне как-то подошел один. "Я, — говорит, — только с продажи "Ушаночки" "девятку" себе купил". А по свидетельствам складских грузчиков, второй альбом "Тюр-лю-тю-тю..." отгружали морфлотовскими контейнерами".

Из рецензии на переиздание этого альбома в CD-варианте:
"В переписанных заново 3-летней давности песнях все тоскует Геннадий Жаров по теплым морям ("Курортная", "Ниагара"). Человек, безуспешно пытающийся выдать себя за постаревшего босяка, изъясняется на все том же арго московской (питерской, екатеринбургской и пр.) шпаны: заимствованная у старших татуированных братьев по двору "феня" в сочетании с "культурными" словами, запомнившимися из курса средней школы. Но делается это, тем не менее, с юмором. И в текстах, и в музыке, и в подходе к аранжировкам нельзя не заметить самоиронии и музыкальной образованности, что ценно. "Норма" - почти британский рэггей а-ля Steel Pulse: мрачноватый, вопреки солнечной Ямайке, "лесоповальский" текст, исполняемый под мелодию, аранжированную при помощи звуков, напоминающих о программном пакете Depeche Mode... Судя по оформлению, сидеть Жарову не в "Зинкиной пивной" и не в канадской бигмачной, а в гостиной какого-нибудь подмосковного дома творчества писателей или композиторов (тем более на вкладке Жаров и лицом и костюмом поразительно похож на Кобзона)."

Недописанное резюме по поводу пивной и всего остального: что, разве не бывает интеллигентных алкоголиков? Ну, а "пивной ларек" в "шансоне" тема классическая.
"Как только ночка встретится с зарей
И заворкуют спозаранок сизари,
Мы собираемся у Зинкиной пивной,
Ну, а расходимся, как вспыхнут фонари."

Сергей Трофимов мыслил "Амнистию" как полноценный субъект шоу-бизнеса. А это значит — непременно нужны видеоклипы. Работы первых российских клипмейкеров Сергею сразу же не понравились — своей программной "содранностью". "Совковые" Стинги и Мадонны его не устраивали. И он решил взяться за камеру сам. Начал, естественно, с "Аксиньи", где задумал обыграть тему "комиссаров в пыльных шлемах". Да вот беда: не оказалось пыли — зима стояла на дворе. И трясли комиссары шлемами, стряхивая "пыль" на снег...
Телевизионная судьба "Амнистии" не всегда складывалась гладко. Есть на альбоме "От Севильи до Одессы" красивая баллада "Остров" - о любви, о женщине. Ну, почти КСП. Так редактор одного ТВ-канала усмотрела там "братковский" атрибут: подозрительно больших размеров крест на голой жаровской груди. Не золотой, отметим, — серебряный. По редакторской логике выходит: если без креста — то не бандит?!

А Сергей Трофимов все равно не расставался с камерой. Зачем? А вот зачем: в итоге, по прошествии времени, клипов набралось на часовой фильм.

...За 10 лет существования "Амнистии-II" ее состав неоднократно менялся. Остались те, для кого группа — не только и не столько главный источник средств к существованию. Гитарист Лев Аллилуев и клавишник-аранжировщик Михаил Кулаков могли неделями не видеть Геннадия Жарова и Сергея Трофимова, но, стоило директору кликнуть клич, бросали свои дела и ехали все вместе в какой-нибудь Нарым, где их с нетерпением ждали — в городе и на зоне.

Аллилуев? Больно фамилия знакомая. Не из тех ли самых Аллилуевых? А ведь и в самом деле — двоюродный племянник жены Сталина Светланы Аллилуевой. Дедушка Льва до революции имел в Самаре винно-водочные заводы. Лева тоже хорошо пожил — 7 лет за границей. В 70-е играл в популярных ВИА. К Жарову попал из ансамбля "Синяя птица". Иногда подрабатывает сессионным музыкантом — помогает записывать гитарные партии.

Михаил Кулаков, прежде чем стать за клавиши в "Амнистии", написал тьму аранжировок для Газманова, Булановой, Варум... До сих пор заслуженные попсовики засыпают его заказами. А для души — раз! — и нырнул в жаровский стиль!

"Вот именно, для души, — говорит Сергей Трофимов — Я, например, за 10 лет так врос в жанр, что меня оттуда клещами не вырвать. Да и как попса, где нет русских корней, может надолго прижиться в душе, которой уже 44-й год?"

...После удачного альбома "Тюр-лю-тю-тю" группа свернула на "Скользкую дорогу" лирики — так называлась третья программа. Здесь Жаров позволил подхватить себя нахлынувшей на него в тот момент романтической волне.

Из воспоминаний:
"...Изначально в моей сознательной творческой жизни всегда, как источник вдохновения, присутствовали милые моему сердцу женщины, или девушки, или опять женщины и опять девушки, потом жены, потом опять... Но самые, как мне кажется, стоящие песни были созданы в период расставания с ними, в момент наивысшего пика тоски, печали и разочарования..."

У Жарова две дочки от двух браков. "У нас отличные отношения, дружеские, доверительные, — делился Геннадий. — Старшая — уже студентка, младшая — школьница... Я хороший отец, правда, хорошим мужем меня назвать нельзя. Мне лучше живется одному — когда я хозяин своей жизни и не надо подлаживаться под чужой ритм... Ночью пишу, днем сплю. Вечером концерты. Гастроли, вечные разъезды тоже не способствуют крепости семейных уз. Женам музыкантов тяжело. Или надо бросить собственную жизнь и ездить с мужем, либо... ждать, ждать, ждать."

"Вы — женщина, красивая с лица,
Двадцатого столетья образца.
Все, ровным счетом все-то Вам идет:
И дождь, и снег, и даже гололед;
И даже смех со скорбью пополам
Идет, конечно, Вам."

Рискну заметить, что этой балладе уже сейчас место — в золотом фонде бардовской песни. Ее нисколько не портит крохотная музыкальная цитата-отсылка к "Очарована, околдована..." в самом начале. "Ты — женщина" удивительна хотя бы тем, что лирическая героиня здесь — Русская Женщина. С большой буквы. А это уже эпос и Жарову он удался. Мало кому из нынешних поэтов оказалось под силу сказать о нашей современнице с такой полнотой чувств при подобной емкости выразительных средств. Любимая, жена, дочь, мать, вдова — все собрались в одной песне.

Спору нет, "Остров", позднее — "Ты — женщина" - великолепные песни о любви. Но то, что приходится по душе любителям авторской песни, совсем необязательно вызовет прилив чувств у тех, для кого "Амнистия-II" - это "Ушаночка" и "Веревочка".

"Лирическая программа "Скользкая дорога" - полный провал, — считает Сергей Трофимов. — Поняли мы это очень скоро: только альбом вышел и вот уже 50% гастролей — как не бывало. "Амнистия" тогда напоминала актера, снявшемуся в мелодраме после десятка успешных комедийных ролей. Роста, расширения рамок, закономерного, законного для творческой личности, публика может столь же законно не желать. Вспомним Никулина, Моргунова, Демьяненко, Царствие им небесное. Для нас они, прежде всего, Балбес, Бывалый и Шурик..."

...И на последнем альбоме "В Магадан командировочка...", словно исправляя лирические "ошибки", Жаров и компания кинулись в гущу братковских забав в Серебряном Бору, и не только. И появилась у "Амнистии" песнь о породе — сторожевой, бойцовой.

"Боевому туркменскому волкодаву — Питону, посвящается":
"...А ежели глаза на миг прикрою:
Ты предо мной стоишь, такой родной.
Я для тебя любого пса урою,
Я за тебя готов в смертельный бой!

Петрович, я без дела пропадаю
И в этом ты, по-моему, не прав.
Писать тебе я в мыслях прекращаю.
Жму лапу, твой туркменский волкодав."

Сюжет: алабай (туркменский волкодав) Питон пишет письмо на Канарские острова, где отдыхает его хозяин Петрович. За сюжетом: Питону нельзя не драться. Он буквально пропадает без дела. У него на насчитывающем 3 тысячи лет роду написано: не будет боев 2-3 раза в год — конец породе. Волкодав станет комнатной собачкой. Разрекламированного бультерьра Питон порвет на части, но в бою до этого, как правило, не доходит. Собаки честнее людей: умеют признавать поражения. Хвост опустился — проиграл. Чуть что не по правилам — палку в зубы. Так что горы собачьих трупов -ложь.

Написал Жаров песню, а тут раз — и запретили собачьи бои. Но даже при таком раскладе Трофимову удалось засветить "Петровича" на ТВ. Кстати, кто такой Петрович? Трофимов: "Это Михаил Орский, человек авторитетный, меценат, друг группы. Дай Бог, побольше таких людей".

...Куда бы ни приезжала "Амнистия", всюду от музыкантов требовали "Ушаночку". Зазывали на бесчисленные банкеты. После концертов подходили какие-то, видимо, значительные, лица — шикарно одетые, при положенных по званию золотых знаках отличия. Жали артистам руки, благодарили, просили спеть "на бис": "Пожалуйста, возьмите чаевые. На выходе вас ждет джип — домой подвезти". Жаров и Трофимов никогда специально не интересовались, что это за люди. Ну, нравятся им песни "Амнистии" - и хорошо. Потом приятели как-то просветили: "А знаете, кто сейчас с вами говорил? Бобон его зовут..."

Ни "Амнистия", ни дружба с авторитетами не сделали Геннадия Жарова, Сергея Трофимова, Михаила Кулакова и Льва Аллилуева, даже вместе взятых, Михаилом Шуфутинским.

"...Я человек состоятельный и самостоятельный, — говорил Жаров в беседе с журналистом Натальей Бояркиной. — Сам стираю, глажу, мою , готовлю. Живу в коммуналке, но если бы хотел чего-то большего в материальном плане — имел бы. Но меня все устраивает".

Состоялась "В Магадан командировочка..." Что дальше? Следующий альбом, "Телогреечка"! Официально подсчитано, что с 1933-го по 1961-й год у нас в СССР выпущено около 160 миллионов телогреек. Значит, за тридцать лет у нас отсидело больше 150 миллионов! Воистину, телогрейка заслуживает быть воспетой.

...В чем-то похожие, но такие разные, герои этой сборной книги: авторы-исполнители, сугубые певцы; пророки-говоруны и молчуны; верные канонам жанра традиционалисты и экспериментаторы; попсовики от блатняка, расчетливые коммерсанты; выходцы из кабака, подворотни и домашней студии; бывшие зэки; битые жизнью люди, волевые и решительные или, напротив, мягкотелые интеллигенты. Какие-то из этих черт находим у Жарова. Но есть и нечто, присущее только ему. Он — пловец по течению жизни: "Что Бог ни делает — все к лучшему". И существует себе потихонечку, без громких заявлений о роли жанра и своем месте в нем. Он не пророк, не вития. Но ведь и мудрость народная ненавязчива. И вспоминается почему-то Платон Каратаев в "Войне и мире" Толстого, оставшийся "навсегда в душе Пьера (Безухова) самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого..."

Из разговоров Пьера с Платоном и песен "Амнистии" интересная бы музыкально-поэтическая композиция составилась.

Каратаев:
"Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить. Вот так-то, милый мой. А живем тут (в балагане для русских пленных — Р. Н.), слава Богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть..."
Жаров:

"Не грусти, приятель старый.
Погоди тоску встречать.
Без меня тебе на нарах
Одному недолго спать."

Каратаев:
"Рок головы ищет. А мы все судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету. Так-то..."

Жаров:
"Мыкаюсь по свету.
Счастье есть, ай нету?
Погляжу налево,
Поверну направо —
Все полынь-отрава.

А над головою
Ой, небо-то какое!
Облака высоко
В небе проплывают,
Словно завлекают.
......................................
.....................................

На небе досадно,
Ой, сыро и прохладно.
Возле того свету
Тоже счастья нету.
Нету, ну и ладно."

Не берусь записывать Геннадия Жарова в непротивленцы злу насилием. Но Каратаев в балагане для пленных мог бы спеть жаровскую "Мыкаюсь по свету..." как свое. Если бы эта песня существовала в 19 веке. Говорят, история не терпит сослагательных наклонений. Но Каратаев — лицо не историческое. А если бы и был, то что? Русский мужик-то вечен.