В гостях у внучки Сталина

В начале 60-х годов, в пору хрущевской оттепели, сопровождавшейся повсеместной борьбой с последствиями культа личности, друг детства, преподаватель Московского автомеханического института, пригласил меня в гости к своей новой знакомой, заинтриговав перспективой необычных впечатлений. От предварительных комментариев он отказался, обещая пролить свет на эту затею только при подходе к цели. Знал я лишь только то, что это его коллега, недавно устроившаяся преподавательницей французского языка на кафедру иняза МАМИ.

   К назначенному часу с букетом гвоздик мы подошли к большому, мрачного вида строению, расположенному в глубине двора по Б. Комсомольскому переулку, прямо напротив Политехнического музея, удивительно напоминающему уменьшенную копию хорошо известного дома на Берсеневской набережной. Задержавшись у подъезда, друг наконец удовлетворил мое любопытство: «Через минуту я представлю тебя внучке Сталина, Гуле Джугашвили, дочери старшего сына Якова».

   Встретила нас хрупкая, черноволосая, кроткого вида девушка, ничем не похожая на грозного деда. Квартира с высоченными потолками, фигурным паркетом, антикварными люстрами, угрюмой мебелью и плотно зашторенными окнами казалась фрагментом старинного замка. Гармонию этого «веселого» интерьера ничуть не нарушал массивный, с увеличенным линзой экраном телевизор «Телефункен». В необъятных размерах кресле, оживляя мрачноватую атмосферу приветливой улыбкой, сидела симпатичная, совершенно седая женщина – вдова Якова Джугашвили, отвергнутого Вождем из-за женитьбы на еврейке.

   Как известно, отношения Сталина к своим внукам были зеркально противоположными отношению к детям, и Гуля, бывшая любимой внучкой, платила деду взаимностью.

   В ходе оживленной беседы за столом, декорированным бутылкой коньяка, сухим вином и вазой с фруктами, столь необычными для зимней Москвы того времени, Гуля много и тепло рассказывала о жизни и быте дяди Васи, тети Светы, о другой родне, практически не упоминая имени родного отца. Но самым интересным мне показалось знакомство с семейным альбомом: Сталин в гражданском костюме, Сталин в пижаме и тапочках, за игрой с детьми, за чтением книги, на веслах в лодке. Фотографии с любимой внучкой, которая уютно расположилась то на коленях, то верхом на шее грозного деда, венчал, как правило, лаконичный, лишенный нюансов русского языка автограф «Дорогой Гуленьке от дедушки» с непременной надписью: «И. Сталин».

   Постепенно беседа приобрела политический оттенок. Будучи убежденными антисталинистами, мы попытались предельно деликатно коснуться животрепещущей темы борьбы с культом личности, но вскоре пожалели об этом, встретив жесткое и бескомпромиссное противодействие хозяйки. Кротость мгновенно испарилась. Обвинения Сталина в репрессиях были названы фальшивкой, злобной и примитивной попыткой списать грехи окружения, в том числе и самого Хрущева, на ушедшего из жизни человека: «Дедушку предали и оклеветали, но многие еще долго будут вспоминать его имя добрым словом, а вот этого бездарного самодовольного болтуна, сулящего народу коммунистический рай с кукурузными кущами, скоро с позором переведут в разряд политических трупов, а имя его будет украшать только партийные архивы».

   Это было незадолго до 1964 года. Как показало время, в чем-то ее прогноз оправдался.

Лев Гамза, Бонн, "Русская Германия"