Вдова Владимира Мигули Марина: Он знал, что умрет

В феврале, семь лет назад ушел из жизни композитор Владимир Мигуля, чьи хиты в советское время распевала вся страна: от душераздирающе тоскливого «Поговори со мною, мама» до заменявших нам битлов «Трава у дома» и «Каскадеры» в исполнении «Землян». Перед вами — воспоминания Марины, вдовы Мигули, женщины, которая была с ним в печали и радости, пока смерть не разлучила их...

«Он всегда мечтал о такой жене, как я»

С Володей я познакомилась в середине 80-х в Таллине. На эстонском телевидении вместе с Урмасом Оттом я читала новости культуры. А потом параллельно возглавила и концертный отдел Дворца культуры и спорта. Однажды Урмас позвонил: «Слушай, пригласи Мигулю. У него сейчас тяжелый период, подари ему праздник». А у нас в зале почти пять тысяч мест. Я говорю: «Надо же как-то просчитать все, мы не можем пригласить человека и остаться в прогаре». Урмас удивился: «Какой прогар? У него такие песни замечательные!»

Было прохладно. Я стояла на перроне. В руках — букетик альпийских фиалок. Уже весь коллектив вышел из вагона, а Володи все не было. «Господи, спит он, что ли?» Появился — бледный. Посмотрел на меня, улыбнулся устало: «Когда мы говорили по телефону, мне казалось, что вы взрослая женщина. А вы совсем еще девочка». Я выглядела моложе своих тридцати — маленькая, худенькая.

Три концерта — аншлаги. Оказывается, многие песни, которые любила с детства — его. Люди потом долго звонили, просили пригласить Мигулю еще раз. Провожала его не я. Звонок. И вдруг — Володин голос. Я решила, что рейс отложили. А он говорит: «Я уже дома. Курточку еще снять не успел. Марина, я очень скучаю. Хочу вас видеть». И добавил неожиданно: «Я всегда мечтал о такой жене». А к 8 марта прислал подарки...

Не могу сказать, что у меня к нему была такая же любовь с первого взгляда, как у него ко мне. Но со временем я поняла, что Володя — самое ценное, что может быть в моей жизни. Поженились мы через полгода.

Мой брак с Володей стал вторым, для него — третьим. Нет, меня это не пугало. Володя четко обозначил свою позицию: «Брак пускай и третий, но ощущение семьи, жены, детей, родственников у меня впервые». Чего-то бояться, сомневаться после такого признания было бы нелепо...

«Английскому его учила моя дочь»

Популярность у Володи была сумасшедшая. Во всех смыслах. В нашем подъезде дневали и ночевали девочки, постоянно звонили — в дверь, по телефону, выходили из дома — и на улице ждали поклонницы. Многие спрашивают, ревновала ли я Володю. Первый год ощущала дискомфорт. А потом как отрезало. Я поняла, семейственность — это та черта характера, которая была изначально заложена в Володе и которой он дорожил. А Володя... Так сложилось, что мужчины всегда обращали на меня внимание. Нет, он не устраивал диких сцен ревности, просто замыкался в себе. Ничего не объяснял.
Знаете, он молчал как-то необычно... Напряженно. Я делала первый шаг: «Володя, пойми, это глупость... Как же мне тогда реагировать на то, что вокруг тебя столько поклонниц?»
В 1987 году родилась дочка. Для нас это было полной неожиданностью. Когда проверяли ультразвуком, она так повернулась, что непонятно было, кто, но врачи заверили: «Будет у вас мужик!» Рожаю, а мне говорят: «Поздравляем с дочкой!» Я даже растерялась. А Володя был рад безумно.

Лианочка по ночам плохо спала. Володя часами сидел возле нее после работы. О себе не думал совсем. Говорил мне: «Ты должна выспаться!» Пел песни, особенно ей нравилась вот эта — «Миленький ты мой, возьми меня с собой...» Так и вижу его: в простыне, с ребенком на руках, голова у самого от усталости на грудь падает, но выводит: «Там в краю дале-о-о-ком...» Лианочка заснет, Володя осторожно-осторожно ее в кроватку уложит, укроет. Сам на цыпочках к кровати, только прикорнет, опять: «А-а!» Как в гестапо.
У Володи не было такого — твой ребенок. Катя сразу стала для него родной. Из-за границы привозил пластинки, диски ее любимых исполнителей.

Она помогала ему с английским, а немецкий они осваивали вместе — по самоучителям. Бегал с детьми на дневные сеансы в Театр Дурова — специально выкраивал для этого время.

«Летом бегал, зимой нырял в прорубь»

Он очень любил рыбалку и охоту. Приносил уток, даже кабанчики были несколько раз, когда с друзьями в лес выезжал. Я как-то сказала ему: «Володя, посмотри животному, в которое ты целишься, в глаза — ведь это чей-то ребенок...» Он замер: «Почему же ты раньше мне этого не сказала?» Ружье больше в руки не брал. Представляете?

Ходили в лес за грибами — Володя в них прекрасно разбирался. Плелась за ним хвостиком: «Этот съедобный? А этот?»

Володя боялся поранить коллег неосторожным словом. Даже если ему что-то не нравилось, предпочитал отмалчиваться. Телевизор переключал на другой канал тоже молча, не объясняя, если там показывали что-то, что его не устраивало. И умел искренне радоваться — когда у кого-то получалась песня, когда восстанавливали храм Христа Спасителя, когда мы переезжали на квартиру возле Нового Арбата...

Он мало рассказывал о своем детстве — не любил жить прошлым. Говорил только, что тяжело было, как и всем после войны. Папа его в прошлом — военный летчик. Мама — медсестра. Они расстались, когда Володе было 17 лет. Он очень тяжело переживал этот развод.

Но все-таки что-то от отца ему досталось — любил спорт. В юности даже был кандидатом в мастера спорта по боксу, что никак не подходило к его лирической внешности. Каждое утро — зарядка. Когда мы жили на Енисейской улице, там был огромный школьный двор с беговой дорожкой — мало того, что Володя сам бегал по утрам, так и нас с дочерьми подключил. А когда в марте ездили в дом отдыха, он разгребал возле берега лед и прыгал в воду. После баньки с Катюшкой и Лианочкой на снежку любил подурачиться. Не курил совсем. Я сама закурила только после его смерти...

Когда мы поженились, Володя готовил какие-то завтраки, пельмени лепил. Но скоро понял, что до меня ему далеко. И потом, знаете, мне не хотелось, чтобы он тратил свое время на кухню. Володе нравилось абсолютно все из того, что я готовила. Вот сидим в ресторане — он нахваливает: «Вкусно!» Но приходим домой, он первым делом — к холодильнику. Любил домашнее. Особенно драники и чахохбили — курица с помидорами и луком. Правда, беспокоился, что поправится.

«Лучше опухоль, чем эта неизвестность»

Володя гастролировал до 47 лет, пока ему позволяло здоровье. Никто не знал, что в нем живет страшная болезнь — боковой амиотрофический склероз. Это неврологическое заболевание. Откуда появляется — неизвестно. Чем выгонять — тоже. Один доктор признался мне: «Лучше опухоль, чем эта неизвестность. Ее хоть отсечь можно вовремя, а здесь...» Не дай Бог кому столкнуться с этим горем — тяжелое заболевание: нарушаются речь, глотание, движения, а голова остается светлой. Нет, Володя не боялся смерти. Он очень жалел меня и детей. У меня было такое ощущение, что он больше переживает за мои переживания... Его уход из жизни — это как пример мужества. Он умел держать себя в руках.

Хотя, конечно, были срывы. Все-таки нервная система разрушалась. Если вовремя не забрали чашку, мог ее уронить. Потом извинялся...

Большую квартиру пришлось сдать. Переехали на Миусскую улицу. Да, и мы знали, что болезнь смертельная, и Володя все понимал. Но мы пытались... Я возила его в Германию, приглашала экстрасенсов, целителей. Не могла ни в чем ему отказывать. На все нужны были деньги. С трудом уговорила Володю на переезд. Он слабел с каждым днем. Кроме меня и старшей дочери, никто не понимал, что он говорит — это уже была не речь, а мычание... Через три года постельного плена прошептал: «Марина, мне осталось дня три-четыре, не больше. Знай, если что-то существует на том свете, я всегда буду помогать тебе, детям и вашим друзьям». У меня такое ощущение, что Володя нас слышит и видит до сих пор.

Записал Сергей Пустовойтов. Еженедельник "Собеседник"