Вычеркнутые имена победителей Наполеона

В России началась подготовка к празднованию 200-летия победы России в Отечественной войне 1812 года. С одной стороны, можно не обращать внимания на всякие заорганизованные мероприятия, сославшись на «странную любовь к России», когда «слава, купленная кровью, не шевелит отрадного мечтанья». С другой, именно строки Лермонтова о Бородине врезались в память с детства. Представляется, что на фоне исторической безграмотности молодежи нужно приобщиться к славе уже даже не отцов и дедов, а прадедов.

Зачастую вокруг ключевых исторических событий нечистоплотные политиканы нагромождают такое количество лжи и несусветностей. Либерально мудрствующие, с чужого голоса говорят о светоче, который нес в дикую крепостническую Россию просвещенный Буонапарте, другие (из бывших советских республик) – что на борьбу поднялись не все народы Российской Империи.

Это была действительно война всего народа – Отечественная война. Даже евреи, которые оказались единственными жителями, не бежавшими от французской армии, отказывались подчиняться приказу Наполеона вступать в его армию. Они только исправно поставляли захватчикам фураж и провиант, хотя местами захватчикам требовалось производить насильственные поборы.

Будущий Николай I, а тогда еще великий князь, записал в своем дневнике: «Удивительно, что они (евреи – ред. ) в 1812 отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни». Даже «евреев использовали в качестве курьеров для связи между отрядами русской армии», пишет в своей книге «Двести лет вместе» Александр Солженицын .

Там же со ссылкой на «Русскую волю», писатель пишет: «Известен эпизод, как в ключевой момент французского отступления через Березину местные евреи сообщили русскому командованию ожидаемое место переправы. Но это была уловка генерала Лорансэ: он уверен был, что евреи донесут это сведение русским (а французы переправились, разумеется, в другом месте)».

В мемуарах наполеоновского адъютанта графа Де Сегюра описан эпизод, когда к губернатору Москвы графу Ростопчину притащили предателя. «Это был сын купца; его настигли в ту минуту, когда он призывал народ к бунту. Но больше всего вызывало беспокойство то, что была открыта его принадлежность к независимой секте немецких иллюминатов, которых называли мартинистами». И тогда не обходилось без либералов, без зазрения совести раскачивавших своей глупостью государственный корабль в минуту опасности. На мнения народа тогдашним боровым и новодворским, равно как и нынешним, было глубоко плевать.

Граф Де Сегюр пишет далее: «В последний момент прибежал его отец. Можно было ожидать, конечно, что он вступится за своего сына. Но отец потребовал его смерти. Губернатор (Ростопчин – ред. ) разрешил ему переговорить с сыном и благословить его перед смертью. «Как! Чтобы я благословил изменника?» - вскричал он с яростью и тотчас же, обернувшись к сыну, проклял его, сопровождая свои слова свирепым жестом».

Палач не сумел одним ударом покончить с предателем, и тогда толпа «разорвала его на куски». «В России нашелся только один изменник», - заключает адъютант Наполеона. Император в это время тщетно дожидался делегации депутатов из Москвы. И некий офицер-блюдолиз, по свидетельству все того же Сегюра, «вошел в город, захватил пять-шесть бродяг и, понуждая их, повел впереди своей лошади к императору, воображая, что привел депутацию. Но с первых же слов этих людей Наполеон убедился, что перед ним несчастные поденщики».

В отличие от большевиков-ленинцев, подписавших «похабный мир» с германцами, император Александр собирался вести войну до конца. Утратив армию, повторял он, созовет «дорогое дворянство и добрых крестьян», отрастит бороду и будет питаться картофелем с последним из своих крестьян скорее, чем подпишет постыдный мир. Но главным результатом был перелом в его религиозном сознании.

«Он сам говорил, что пожар Москвы осветил его душу и согрел его сердце верой, какой раньше он не ощущал. Деист превратился в мистика. Мало интересовавшийся Библией и не знавший её, Александр теперь не расстается с ней и не скрывает своего нового настроения. Он теперь убежден, что для народов и для царей слава и спасение только в Боге, и на себя смотрит лишь как на орудие Промысла, карающего злобу Наполеона», - писал знаменитый русский историк С.Ф. Платонов .

Перед столичным музеем Бородинской панорамы автору этих строк повстречалась как-то группа подростков. На полном серьезе они спорили между собой о том, кто это сидит на коне. И хотя на цоколе памятника выбита фамилия М.

И. Кутузова, они не разглядели её. Среди версий была высказана и совершенно чудовищная – «Это ж Наполеон!». Когда забывают даже Кутузова, то такие фамилии, как Багратион, Барклай де Толли, Ростопчин – и вовсе пустой звук.

Графа Федора Васильевича Ростопчина (1763 - 1826) одни современники почитали за второго князя Пожарского, а другие называли чудовищем, достойным ненависти и презрения. Ядовитой слюной брызгали даже в сторону народного полководца Кутузова, а кто такой мэр Москвы? Он поспособствовал перевозке казенного имущества и жителей, но в то же время немало содействовал истреблению Москвы огнем, не желая, чтобы она нетронутой досталась французам. Однако ненависть объясняется скорее обидами личного свойства.

Сам Федор Васильевич в письме императору Александру I писал: «Русское дворянство – за исключением весьма немногих личностей – самое глупое, самое легковерное». Написанный еще в 1807 г. памфлет Ростопчина «Мысли вслух на Красном крыльце», направленный против увлечения русского дворянства всем французским, некоторые тут же поспешили объявить манифестом шовинистического национализма.

Биограф Ростопчина русский историк Александр Кизеветтер поведал о том, как государь порушил карьеру русского патриота. В течение двух лет он оставался на посту московского главнокомандующего. Козни великосветских подлецов привели к тому, что в 49 лет Федор Васильевич стал политическим трупом. «А резкие, самовластные и нередко жестокие распоряжения Ростопчина, возбуждавшие всеобщие против него жалобы, только способствовали ускорению развязки», - подчеркивает историк.

Недаром Ростопчин записал в своем дневнике горькие слова про «московскую барыню, которая стонет, плачет и просит, чтоб ей возвратили её вещи, пропавшие во время разгрома Москвы в 1812 году». Аристократ Лев Толстой в романе «Война и мир» всеми силами идеализировал Кутузова, противопоставляя его Ростопчину. Образ последнего дан в виде карикатуры - исключительно ради антиисторической концепции писателя.

Факт, что Ростопчин обижался на Кутузова за то, что главнокомандующий сначала туманно, а затем еще и ложно информировал его о своих планах, и в результате губернатор не знал, заниматься ему эвакуацией из Москвы военных и казенных ведомств или же готовиться к обороне. Это незнание имело печальные последствия для москвичей. Отметим, именно Ростопчин хлопотал перед государем о назначении на пост командующего русского человека – Кутузова.

Картина войны с Наполеоном не будет полной, если исключить из неё поэта-гусара Дениса Васильевича Давыдова (1784 - 1839). Русский дворянин и гвардейский офицер, профессиональный военный и литератор-любитель, сын опального суворовского бригадира (т.е. генерала) и к концу жизни сам генерал-лейтенант, вечный оппозиционер и «ворчун», одна из самых заметных и колоритных фигур тогдашней истории и литературы. В культурологических книгах, например, в солидном талмуде «Икона и топор» американского ученого Джеймса Х. Биллингтона , посвященного опыту истолкования истории русской литературы нашлось место и гениям, и маргиналам, и ничего не значащим типам, но только не герою Отечественной войны.