Валентин Красногоров: "Радость драматурга – не поклоны на премьере, а процесс творения"

Валентина Красногорова можно назвать одним из последних могикан "старой" классической театральной школы. Он писал очень успешные пьесы как в советское время, так и в двухтысячные и, к слову, продолжает писать и сегодня. Недавно драматургу исполнилось 89 лет. Незадолго до его дня рождения в свет вышла его новая книжка "Основы драматургии".

Фото: Фото из личного архива Валентина Красногорова by Александр Аркадьев

"Родилась книга, в которой новый подход к теории драмы сочетается с непринужденным и нестандартным изложением ее. Я без колебаний рекомендую книгу читателям", — написал в предисловии народный артист России Александр Ширвиндт.

Pravda.Ru взяла интервью у старейшего драматурга, который по-прежнему не перестает удивлять.

— Валентин Самуилович, разрешите поздравить вас с прошедшим 89-летием! Желаем вам, прежде всего, здоровья, праздничного настроения и, конечно же, создания новых произведений! О чем вы размышляли в свой день рождения? Чем были заняты?

— Ну, прежде всего, это возраст подведения итогов. Этим я и занимался.

— И каковы же они?

— Если выразить их в сухой арифметике, около 70 пьес, полторы тысячи постановок, свыше десятка книг, докторская диссертация… И есть еще другие, личные, более важные итоги: семья, сыновья, внуки….

— Представляли ли вы когда-нибудь, каким будете в этом возрасте? Что изменилось в восприятии мира у 18-летнего Красногорова по сравнению с Красногоровым нынешним?

— Когда я был ребенком, я хотел дожить до 70 лет. Мне казалось тогда, что это нереально далеко и потому никогда не наступит. Но вот, не только дожил, но и переступил и получил еще 19 лет в подарок. Я считаю, что человек каждый свой новый день должен принимать, как неожиданный чудесный дар, ценить его и не растрачивать попусту.

Что касается восприятия мира в 18 лет и сейчас… Прежде всего, кардинально изменился мир. Тогда ведь не было интернета, телевидения, компьютеров, пассажирской авиации, мобильных телефонов и баллистических ракет — короче всего, без чего современное поколение не мыслит жизни. Изменился общественный строй, стиль, ритм и уровень жизни. Но, конечно, изменился и я. Я был тогда голодным студентом, только что пережившим холод, голод и лишения войны и прочитавшим всего две книги. Теперь же, позади долгие годы, сотни и тысячи прочитанных книг (и сам написал их немало), я встретил сотни интересных людей, изучил несколько языков, побывал в десятках стран, вырастил сыновей… Конечно, я стал другим. Психологи и философы давно изучают трудно постижимое ощущение "я". Человек на протяжении жизни меняется и знает об этом, но в то же время ощущает себя одной и той же личностью.

— Верите ли вы с судьбу или считаете, что человек достигает всего сам?

— Я не верю в судьбу в мистическом смысле, но, конечно, есть обстоятельства, которые не зависят от нас и влияют на нашу жизнь и даже определяют ее. И, кроме того, есть случайность. Одним счастливая судьба помогает вознестись вверх без всяких усилий, потенциал других она подавляет. Но способности, воля и желание позволяют преодолеть многое. Я считаю, что если я чего-то и достиг, то вопреки обстоятельствам, а не благодаря им.

— Могло ли так сложиться в жизни, что вы не стали бы драматургом?

— Конечно! Ведь я химик, автор сотен научных публикаций, и вполне мог бы и должен был оставаться в этой профессии. Лет в тридцать я параллельно увлекся изучением искусства — живописи, архитектуры, скульптуры. И лишь к сорока годам я пришел к драматургии. Премьера первой моей пьесы состоялась в мои 42 года. Согласитесь — довольно поздно. Значит, все-таки это было предопределено. Я всегда любил читать пьесы и не случайно я начал писать их. Нет занятия для меня более увлекательного.

— Есть ли среди героев ваших произведений персонажи, которых вы писали, что называется, с себя — как будто вы сами участвуете как один из героев в действии пьесы?

— В моих пьесах нет ни одного персонажа, в котором я бы пытался вывести себя, и с которым меня можно отождествить. В равной степени я, за редкими исключениями, ни в одной пьесе не изображал что-либо похожее из моей жизни или из жизни моих знакомых и близких. Все идет из воображения.

— Какие ваши пьесы получались, на ваш взгляд, лучшими, которые писались легко, быстро, или же те, работа над которыми шла с большим трудом, которые много раз переписывались и дорабатывались?

— Как правило, обдумав план пьесы, я пишу ее очень быстро. Пьесы мои очень разные по жанру и стилю, и я их оцениваю и отношусь к ним по-разному. Однако вопрос оценки пьес очень непростой. Я не могу и не хочу расставлять им здесь отметки. Как писал Пушкин, нельзя сравнивать хороший завтрак и плохую погоду.

— Есть ли разница между поэтическим даром, даром к прозе и драматургическим? Вы написали почти сто пьес, но не опубликовали ни одного романа, повести или рассказа.

— То, что я не писал прозу, не совсем точно. У меня есть и опубликованная повесть, (очень неплохая, она даже переведена на китайский язык), и несколько рассказов, и две научно-художественные книги, которые разошлись стотысячными тиражами, и книги о драме и искусстве. Просто на прозу у меня не было времени. Ведь я до 70 лет занимался, в основном, химической технологией. А разница между даром прозаика и драматурга, безусловно, есть, и она огромная. Тех, кто в равной степени совмещает оба эти дара, во всей мировой литературе найдется всего несколько человек. Кстати, драматургия — труднейший род литературы (не для читателя, для писателя).

— Вам более интересна драматургия, чем прозаический жанр?

— Я больше люблю драматургию за ее динамизм, действенность, освобожденность от всего лишнего, за ее сосредоточенность на самом главном и самом интересном: на отношениях между людьми. Главная радость драматурга — не неуклюжие поклоны на премьере, не пресловутый "волшебный мир театра", а сам процесс творения — увлекательная игра, — когда твои герои возникают из небытия, обретают плоть и кровь, ими начинают двигать стремления и страсти, и ты даешь им свободу, но в то же время не выпускаешь из-под контроля. Иногда мне самому кажется чудом, что я создал семьдесят пьес, семьдесят миров, и они населены сотнями придуманных мною людей, которые живут, любят, радуются, страдают, спорят, мыслят (следовательно, существуют). Я подсчитал, что в моих пьесах действуют свыше 400 персонажей. То есть за свою литературную жизнь мне пришлось придумать более 400 мужчин и женщин с их судьбами и характерами. Ну а то, что за жизнью этих людей следили миллионы зрителей и верили в их существование (и думали порой — "это про меня"), — это хоть и не главное, но тоже приятно. Это дает дополнительную веру в свою работу и в ее смысл.

— Вы опубликовали недавно неожиданную для ваших читателей и зрителей книгу — "Природа-Человек-Пейзаж". Чем вызвано обращение к столь далекой от вас теме?

— Тема не столь уж для меня далека. Искусство всегда было в кругу моих интересов, составляло часть моей жизни. Моя библиотека насчитывает сотни книг и альбомов по искусству. В какой стране я ни бываю, везде долгие часы провожу в музеях. Я много размышлял об искусстве, стремясь постичь его глубинные основы. Привычка к научной работе помогла привести эти размышления в последовательную систему, а писательский опыт — изложить их достаточно занимательно. В результате родилась эта книга. В ней исследуется внутренний смысл пейзажной живописи, ее "подтекст", ее истинное содержание, ее духовная наполненность, ее сложная и неразрывная связь со своей эпохой. Я рад, что ее высоко оценили и специалисты, и простые читатели.

— А почему из всех жанров живописи вы выбрали именно пейзаж?

— Должно быть, потому, что я люблю природу во всех ее проявлениях. Я бывал и на Валдае, и на Байкале, и на Соловках, и в горах Алтая и Кавказа, и на Курильских островах, поднимался на вулканы Камчатки… Мои любимые занятия — выращивать цветы, бродить по лесу, собирать грибы. Что может быть лучше?