Никас Сафронов: формула успеха художника - Новости культуры

Эксклюзивная сенсация — стала известна формула успеха художника Никаса Сафронова. "Правда.Ру" побывала в гостях у известного художника современности Никаса Сафронова.

Должен ли художник быть голодным? Что сегодня востребовано в живописи? Помогает ли знание маркетинга продавать свои картины? Можно ли быть успешным художником без академического художественного образования? Появляются ли в живописи новые стили? Разговор шел о всем этом, а также о жизни, друзьях, врагах, детях и женщинах и многом другом.

— Мы вас знаем по картинам, светской жизни и новостям. А какой Никас Сафронов настоящий? Как вы живете?

— Никас Сафронов — усталый, замученный, вечно в телефонных звонках. Моя студия не является полной студией. Это некий хай-тек с видом на Москву. Есть каминный зал, зимний сад, спальня, мы ее называем Марии-Антуанетты, спальня Софи Лорен, где она останавливалась, спальня-библиотека. Слава Богу, здесь много комнат, и их можно по-разному называть. Это ближе к готике. Но здесь есть и другие стили, в том числе эклектика и хайтековские какие-то вещи.

В одной из ванных комнат телевизор вставлен в стену, и в то же время есть кувшины, которые использовал Пушкин, а, может быть, и Байрон, наливая воду в такой красивый таз. Вот стол Наполеона — конец XVIII — начало XIX века, где есть шкафчики для карт. Мебель разная: от XIV века до XIX, XVIII века с узорами и фигурками. Посуда даже если и современная, но сделанная под XV век.

Я много работаю, стараюсь больше вкладывать в свои картины. Я уверен: если при жизни человек заставил говорить о себе, о нем будут говорить, пока мир существует. Про меня говорят, что у меня потопы, свадьба, разводы и так далее, значит, я есть. Есть в музеях, и не просто как некий художник, который привлекает какими-то событийными моментами.

Я делаю выставки, провожу мастер-классы, мои картины в Третьяковке, в Русском музее, в Эрмитаже и так далее, еще в 50-60 музеях по России. Поэтому я уже надеюсь, что остался и останусь. Раскрученных всегда берут за основу эпохи, называют "золотым веком". Уже сегодня это происходит: огромное количество людей пишут мне письма, как они плакали, как они рыдали, как они видят во сне мои работы.

— Вы окружили себя красивыми вещами, так какой же все-таки Никас Сафронов? Трогательный, скрытый, открытый? Какой вы?

— Недавно ушел Вилли Токарев. Не стало моего друга. И оказалось, что он — очень трогательный, наивный, доверчивый, сентиментальный, очень сердечный. Я ему когда-то одолжил деньги в районе 40 тысяч долларов, ему никто не давал. Вернет или не вернет — какая-то тревога была. Но я не стал спрашивать, для чего.

Он приехал потом через несколько месяцев и вернул мне эти деньги. Он был в Америке на операции на сердце. И понятно, это операция сложная. В знак благодарности он подарил мне шахматы. Шахматы, которые делали в тюрьме. Человек делал эти шахматы всю жизнь. Сидел 25 лет и всю жизнь делал. Я их состарил, они тоже заняли такое готическое пространство.

А мышление большинства нынешних людей, как у роботов. В них не развито с детства чувство патриотизма, любви к своей стране, к своему городу, к своей школе. Они по-другому живут, думают только о себе. А нам нужно сохранить леса, Байкал — всю нашу прекрасную природу. Художнику не должно быть это безразлично и ему должно все быть близко, он должен за все переживать, если он большой художник. Он должен поступиться какими-то своими личными благами и расчетами ради общего блага.

— А есть ли у вас та работа, написанная вами, о которой вы сожалеете, кому-то вы ее подарили или продали, но сейчас вы по ней скучаете и вспоминаете ее?

— Есть такие работы. Я как-то написал картину случайно. Положил новый слой, а старый еще не высох. Я решил ее стереть. И что-то там так получилось. Я добавил кое-что. И получилась ностальгия. Там был дом, какой-то сад. Я ее пытался доработать, но она не получилась, как мне казалось в классическом стиле, а вместо этого получилась очень необыкновенная тайна, загадка, удивительное и случайное сочетание меня и природы вещей.

Создалось какое-то тройное измерение. Работа как бы жила, двигалась. Ты не мог понять, почему работа, как голография, начинает шевелиться. Картина называлась "Ностальгия". Я ее подарил одной девушке, которая не стала мне подругой по жизни. Теперь я жалею об этой картине, вспоминаю…

— Какая живопись сегодня востребована покупателями, коллекционерами в России и в Европе?

— Есть периоды искусства временные: абстракция, инсталляция, перфонисты, которые выставляют, аукционисты, где акция показывается и снимается. К большому искусству это не имеет никакого отношения. Обычно есть новые какие-то веяния, скажем, в интернете, которые выдаются за искусство. Берут фотографию и переводят ее в живопись.

Берут какой-то сюжет или тебя молодого могут в интернете состарить или, наоборот, старого сделать молодым. Ты похож. Но похож не на 100%, и не так ты должен выглядеть и не будешь. Но это тоже ноу-хау, которое придумывается. Робот играет в шахматы и выигрывает. Но это не является все равно игрой.

Сейчас опять меняется человечество, по каким-то причинам оно разрушается, через какое-то время возникает новое. Ведь находят останки гигантских людей с какими-то другими головами, есть какие-то остатки цивилизаций, которые наше поколение не знает, только предполагает. Поэтому все, наверное, должно быть апробировано временем.

Пусть это будет, скажем, Малевич со своим "Квадратом". Пусть будет, скажем, Мунк со своим "Криком". Пусть это будет Херст со своей, так сказать, резанной акулой в холодильнике. Но это — фрагментарно. Художник на репродукции нарисовал Моне Лизе усы а-ля Дали, и картина стала очень дорогой. Но это все равно не то.

Старый мастер берет картину, готовит холст, сам готовит краски, ищет какие-то смолы, камни растирает, превращает это в цветовую гамму, в палитру и кисточки сам создает. Он наблюдает, проверяет. И потом пишется картина. Он знает все от начала до конца. И работа идет по-другому. Он знает свои тайны, секреты, он не рассказывает их никому.

До сих пор реставраторы не могут понять, как работали старые мастера, не могут изучить до конца тайны и исповеди этих авторов. Вот это и есть настоящее, когда ты сидишь в школе, изучаешь основы, происходит становление, когда ты пытаешься разнообразить и найти самое себя, когда ты знаешь своего учителя, мастера, но не уподобляешься ему, а только используешь часть из знаний и создаешь нечто свое.

И это свое становится Брейгелем, это свое становится Эль Греко, Мемлингом, ван Дейком, это свое становится Мане или Писсарро, Ван Гогом… Это твоя индивидуальность на основе классики. Есть такая вот индивидуальность, но при этом с огромным образовательным процессом знаний из детства. Это важно. Есть талантливые люди, которые преподносят ноу-хау.

Скажем, Раушенберг, который буквально клеил афиши, сдирал их, опять клеил, сдирал — получалась такая некая композиция. Или, скажем, Джексон Поллок, который бросал краски абстрактно, но предполагая цветовую и вкусовую гамму, которая потом нравилась публике. Но это все равно на любительском уровне происходит, без знания основ даже…

— Возможно ли сегодня что-то придумать новое в живописи?

— Я долго изобретал, долго экспериментировал, и как-то возникла некая техника, я назвал ее "дрим-вижн". Хотя очень сложно сегодня что-либо придумать, потому что придумано все, а в живописном контексте это всегда непросто. Легко только разорвать себе рот, забить себе причиндалы на Красной площади, поджечь двери ФСБ или сидеть в клетке и лаять на всех.

Это не трудно любому человеку, не будучи творческим, сделать. А вот создать в живописи то, что волновало бы людей и они даже не понимали, что их так волнует, это очень сложно сегодня. Но это удается, если ты долго находишься в этой профессии и не ограничиваешься каким-то ремеслом.

— А что вы можете сказать про фразу "художник должен быть голодным"?

— Она банальная, очень формальная фраза. Если бы все художники были голодные, тогда бы им короли не заказывали работы. Караваджо, Микеланджело, Рафаэль — все это были богатые люди. Понятие "голодный" — это не значит, что ты хочешь все время есть. Голодный для творчества, для познаний — вот это. Сам голодный художник будет только думать о колбасе.

— Какова ваша формула успеха?

— В формуле успеха у меня три-четыре составляющих. Прежде всего, высокий профессионализм. Затем обязательность: пообещал — выполни, потому что, если не успел к 20 числу, когда просили, то 21-го бывает уже не нужно. И духовность важна, когда ты на все смотришь позитивно. Так как человек, который брюзжит, ругает всех, вызывает неприятие.

Ты будешь жить в гармонии, если у тебя будет правильный подход к жизни и творчеству. Поэтому духовность необходима. Я занимаюсь благотворительностью. Это тоже, наверное, поддерживает и дает мне возможность чувствовать, что я делаю все правильно.

— А знания маркетинга могут помочь? Рисовать какие-то правильные картины, которые сегодня востребованы, продавать их в нужном месте?

— Можно зарядить поток и на блинчиках заработать на Масленицу, если у тебя везде точки расставлены, на шашлыке, на чем угодно можно сделать деньги. Это одна история. А когда мучается Пикассо над "Герникой" во время истории немецкого захвата Испании, это другое. Искусство оно все-таки созерцательное. Но при этом и обязательность, четкость выполнения задачи нужны. Пушкину тоже нужно было писать к определенному сроку.

Надо ходить больше в театр, в музеи и смотреть, и знать судьбу этого художника, как он жил, как он творил и что он после себя оставил. Даже если он был Давид, который написал "Смерть Марата" и "Наполеона" на коне на мосту. А его потом изгнали… Но картины-то остались. Он все равно остался великим.

И как Леонардо думал, что станет известным, что-то придумает — мост, оружие, самолет, пароход, подводную лодку и так далее. Все ничто. Только живопись. Выстрелила одна работа, которой он даже не придавал особого значения. Он писал ее многие годы. Просто так что-то дописывал. И именно "Джоконда" дала ему вечную славу. Живопись, искусство остается. Если человек живет творчески, живет позитивно, если человек живет в достатке или делится с другими этим достатком, он остается в истории. Христос — вот яркий пример.

Беседовала Анжела Антонова

К публикации подготовил Юрий Кондратьев