Дмитрий Галихин: "Только музыка может всех нас спасти" - Новости о музыке

Дмитрий Галихин — человек, который поет всю жизнь. Известный тенор, гастролирующий по всему миру, приглашенный солист многих театров, организатор Конкурса молодых композиторов имени Чайковского уверен, что хорошая музыка является настоящим лекарством.

О качестве современной музыки, подготовленности новых поколений к восприятию музыки классической, нецензурной лексике на сцене и даже театральных кознях — в интервью "Правды.Ру" с Дмитрием Галихиным.

— Что было легче петь — ребенком "Наташку-первоклашку" или сейчас взрослому тенору в "Пиковой даме"?

— И то, и то было сложно. Но я до сих пор помню и огромный уровень поддержки, который я ощущал в детстве. Поддержка была и от руководителя Большого детского хора Всесоюзного радио и Центрального телевидения Попова, и от моих коллег по исполнительскому цеху: певцы Иосиф Давыдович Кобзон, Муслим Магомаев и композиторы Чичков, Шаинский, Крылатов…

Прямо сейчас я вспомнил слова Шаинского перед моим выходом на сцену Кремлевского Дворца Съездов, когда у меня так сильно тряслись ноги, что это даже было видно. Он меня так погладил (он такой был смешной) и сказал: "Дорогой мой, зайчик (он так и говорил смешно), запомни, у зайчика должны трястись ушки, а не ножки".

И я подумал: "Ну что же я? Действительно, а что же у меня ноги-то трясутся?…" Я обратил на это внимание. И уже после того, как я спел, я рассказывал Попову, как так переживал. А он мне говорит: "Дим, абсолютно не было видно, как ты переживаешь". А если проводить параллель в сегодняшний день, на оперную сцену, то, конечно, очень важно, когда вокруг тебя люди добрые, настоящие друзья.

Хотя я позволю себе процитировать Верди "Травиату": "милли серпи" — да, тысячи змей, которые окружают тебя. Эта тысяча змей, можно сказать, сразу ощущается, в театре всегда так оно и есть. Павел Герасимович Лисициан, у которого я учился, на одном из своих первых уроков мне сказал: "Дима, запомни, что ни у кого с рук в театре, кто бы тебе что не предлагал, перед выходом на сцену ни есть, ни пить нельзя".

— Отравят?

— Была масса случаев, когда не допевали до конца спектакль. Николай Цискаридзе замечательно рассказывал по поводу битого стекла в пуантах. А в нашей ситуации была вода со слабительным.

— Театр — это обязательно серпентарий, змеюшник?

— Обязательно серпентарий. И чем лучше, на наш взгляд, этот серпентарий, тем он страшней. Мы и не знаем, что там происходит. Кажется всегда, что там где-то должно быть лучше, но когда ты приезжаешь туда, то видишь ту же ситуацию абсолютно… Со времен Шекспира ничего в театре не поменялось. Все зависит от количества денег, размера гонораров.

Драйв-то, конечно, большой. А оперная сцена — это консистенция такого высокого искусства, ведь в него включено драматическое, вокальное и театральное искусство, все-все-все вместе. Поэтому, естественно, без драйва, без внутреннего заряда, противостояния такой сложившейся ситуации или предполагаемым проблемам ничего не получится.

У меня была ситуация. Я приехал в Саранский оперный театр. Это было очень смешно. Я приехал, зная Пинкертона "Мадам Баттерфляй", естественно, на итальянском языке. И мне перед спектаклем на генеральной репетиции сказали: "А что это вы поете не ту музыку?" — "Как не ту музыку?" — "Так у нас спектакль идет на русском языке, хотя ладно — пойте на итальянском".

Но я думаю, ну как же я буду петь на итальянском, а моя партнерша будет петь на русском. Я выучил партию на русском языке. Причем в процессе я писал себе подсказки на декорациях. Там были черные декорации, и я на них писал карандашом. И если светит прожектор, то их видно. Но я никак не мог предположить, что эти декорации двигаются.

Поэтому я их то вижу, то нет… Где же у меня эта шпаргалка? А потом понимаю, что она уже на другой стороне. Я так аккуратно-театрально отползаю на ту сторону и начинаю петь оттуда, потом — дальше, куда это переместилось… Они мне говорят: "Как интересно вы разработали образ".

— Так все-таки оперу лучше петь?

— Интереснее. Это намного выше… Качество, безусловно, намного выше. Но это и намного сложнее.

— Что сейчас вообще происходит у нас в современной музыке?

— Да жопа у нас происходит, честное слово. Прости, Господи, но я даже не могу по-другому это назвать. А что я могу? Исполнители у нас как были талантливые ребята, так и остались. Все исполнители талантливые действительно. И если они могут с таким же драйвом и с такой же подачей, как когда-то они пели там, например, Ленского или Германа, то это высший класс.

Но сейчас они так же поют по матушке со сцены, а это очень сложно воплотить, но вот они так делают. И это у них получается даже очень красиво. Это завораживает. Но когда это прослушиваешь десять минут, то понимаешь, что уже все. А дальше-то что? Ну вот ты материшься со сцены под музыку, а что дальше?… Куда еще катиться можно?… На самое дно.

— Что вы думаете о соотношении искусства и жизни? Скажите обычным людям (человеку, который работает инженером, менеджером, слесарем, продавцом, кем-то еще, и ребенку), как им жить и зачем им музыка?

— Я скажу только одно, что вся наша жизнь конечна, она проходит, она сиюсекундна. И уносим мы с собой в светлое будущее только музыку. Только музыка спасает нас. Только музыка способна вылечить, вылечить душевную травму, иногда физическую. Поэтому огромная просьба, огромный мой такой призыв: ребята, слушайте музыку, красивую музыку, получайте удовольствие.

Ну не просто так тот же Моцарт писал свои произведения… Люди тысячами вставали после этих произведений, вставали с постелей, выздоравливали, шли на смерть после таких действительно мощных вещей. Слушайте музыку. Получайте от нее удовольствие. Только музыка может вас и всех нас спасти.

Беседовал Саид Гафуров

К публикации подготовил Юрий Кондратьев