Как Мандельштам и Маяковский убивали Маленко - Новости о поэзии

Может ли свободный поэт стать подневольным актером? Для чего нужен и как вообще возможен театр поэтов? Как соотносятся этика и эстетика в современном искусстве? Означает ли относительность добра и зла, что между ними нет принципиальной разницы?

На эти и другие вопросы "Правды.Ру" ответил поэт и телеведущий, основатель и руководитель Московского театра поэтов, замдиректора по творческой деятельности "Есенин-Центра" Влад Маленко.

Читайте начало интервью:

Влад Маленко: "Поэт — звание посмертное"

Влад Маленко: "Главное — слушать и слышать"

Производство поэтов — цеховое, но штучное

— Влад, для чего вообще нужен Театр поэтов? Конечно, театр и поэзия — смежные специальности, но все же не одна муза…

— Нет, конечно. Мне просто казалось обидным, что Театр на Таганке вот таким образом сошел на нет. Ведь в свое время, продолжая традиции Мейерхольда, Юрий Любимов подарил нам великолепные примеры озвучивания поэтических мыслей и текстов на сценической площадке. В этом ему помогли его могучая натура и его талант.

В этом помог Давид Боровский, который, как говорит Кочергин, "ставлю я табуретку на сцену, это просто стоит табуретка на сцене. Ставит Боровский табуретку на сцену — решение пространства". Вот они как-то смогли, учитывая опыт великих предшественников, того же Маяковского, который делал на театре вместе с Мейерхольдом и Шостаковичем, вот они эти "горячие пиджачки" пронесли к нам.

Когда я увидел спектакль "Послушайте", спектакль "Павшие живые", то это было замечательно, и я задумался об этом. А какой чудный был спектакль на Таганке "Товарищ, верь" по Александру Сергеевичу! И мы вместе с вернувшимся в театр Бланком делали и творили очень интересно "Евгения Онегина".

И вдруг как-то это все стало сходить на нет. И тогда я на малой сцене театра начал свои опыты, сам звал своих друзей — музыкантов, актеров. И они читали стихи, пели, как-то это мы все интересно объединяли и развивали. Мы играли это, и потихонечку что-то стало получаться.

— А где логическое ударение — на театре или на поэтов?

— На поэтов.

— Поэты в театре поэтов главные?

— Это когда ударение ставится на несколько слогов. Театр поэтов.

— И то и то?

— Да, и то и то.

— Синтез получается. Но актерская профессия все-таки по самой структуре творчества требует подчинения. Это раб в очень большой степени.

— Совершенно верно.

— А поэт, наоборот, прямо противоположный, максимально независимый. Это сочетание — глубочайшее противоречие, которое исключает саму такую возможность объединения. Как можно сочинять полное подчинение и абсолютную свободу?

— Правильные слова, это точно. Потому что я в этом сам убедился. Есть у нас спектакль "Площадь Революции". Там молодые поэты размышляют о том, что было сто лет назад. Им примерно столько же лет, сколько было Маяковскому и Есенину в те годы. Кто-то родился в 93-м, кто-то — в 95-м, кто-то — немного раньше, не важно.

Как же я намучился… Я представил себе, что я какой-то режиссер с пистолетом, Мейерхольд и Карабас-Барабас, а на меня смотрит со сцены Мандельштам, смотрит Маяковский. Они меня хотят тоже убить. Цветаева просто плюнет и уйдет. Это же каждый — антиактер!

— Он не хочет слушаться, он самовыражаться пришел…

— Да. Но на этом анти-анти я их и подловил. И сделал, как мне кажется, просто интересный для себя и для ребят опыт. Поэтому спектакль живет, на него приходят люди. Но, конечно, их нужно было уложить в коробочку, в машинку. И это очень трудно.

— Но у тебя получилось. А ты никогда не интересовался, что о тебе за спиной говорят актеры?

— Чем хуже, тем лучше, как говорят мои ребята.

— Как соотносятся этика и эстетика? То, что добро относительно, — означает ли это, что разницы между добром и злом нет? Как это сочетается в искусстве?

— Мне кажется, это самое главное — добро. Вроде бы да, простое слово "добро". И самое трудное. Но мы сейчас дальше пойдем, дальше, чем театр, мы уходим в религиозные какие-нибудь темы и в такую тьму доисторическую…

— Хорошо. Тогда на уровень эстетики. Красота и добро как соотносятся? Может быть зло прекрасным?

— Конечно. Мне кажется, что есть абсолютный финал любого произведения. Вот мы сидим, разговариваем…. Вообще, финализировать — очень мужское дело, закончить, начать и закончить. И мне кажется, добро — блажен тот и счастлив, кто в восклицательном знаке его имеет, наполненный добром. Об этом у нас в самом конце.

И я сам себя сужу и других по вот этому завершению. Потому что везде могут быть коллизии, столкновения, море работы. Мы видим, как оно работает. Оно же отнюдь не доброе в этом смысле, но в результате оно лечит нас.

Опять вспомню Таганку — и вспомню Брехта. Конечно, самое главное про добро — это "Добрый человек из Сезуана". Казалось бы, ты понимаешь, многие люди вдруг находят в ней антиклерикальную какую-то историю и начинают: "Вы что вообще играете?…" Я слышал такие отзывы. Но по сути дела это совсем не так и вообще не про то.

Весна, которая сейчас нас захлестнула, — она добрая или злая? Столько людей уже ушло, моих товарищей, эта весна как-то быстро забирает, она начинает вымывать все, и тот, кто устоит, тот и будет жить. Красота — это вопрос мужества и творчества.

— Какие планы? И как вас найти?

— Мы сделаем из "Есенин-центра" "Квартал поэтов". Переулок Чернышевского, дом 4, корпус 2, метро "Достоевская", метро "Новослободская", вот через двести метров дом, в котором Федор Михайлович Достоевский родился. Божедомка, московская улица, сейчас улица имени Достоевского, Селезневка. Ребята, я вам на баснях клянусь, что я сделаю сквер "Неизвестного поэта".

Беседовал Саид Гафуров

К публикации подготовил Юрий Кондратьев

Смотрите видео интервью полностью: Есенин и панк-опера: кто кого?