Юрий Мамлеев: В России главное — личность. Интервью с писателем

Все исследования говорят о том, что в мире стали меньше читать, особенно высокую литературу. Это же явление затронуло и когда-то "самую читающую" Россию. Как в таких условиях выживать талантливым писателям? И есть ли конфликт между творчеством и звонкой монетой? Об этом в эфире Pravda. Ru рассказывает писатель, философ и востоковед Юрий Мамлеев.

Фото: Источник: фотоархив Pravda. Ru

Юрий Мамлеев: В России личность в приоритете. русская литература, Юрий Мамлеев, писательский труд

— Юрий, начать я хочу с очень низкой темы. Как говорил Пушкин, "не продается вдохновенье, но можно рукопись продать", кто-то из великих американских стариков литературы сказал под конец жизни, что нам очень повезло, мы жили в то время, когда литературным трудом можно было обеспечить себе безбедное существование. А сейчас, не только в России, но во всем мире, писатель может прожить литературным трудом?

— Зависит от ситуации, но детективщик, конечно, может.

— А "Шатуны" могли бы принести деньги, если бы вы их напечатали сейчас?

— Я не помню, какой журнал подсчитывал мои тиражи в 90-х годах. В основном, наверное, там "Шатуны" участвовали и было около миллиона экземпляров. Но большинство тиража — это были пиратские тиражи. Потому что, когда мы приехали в 90-е годы, был невероятный разгул пиратства и вообще анархия полная. Поэтому я прозевал этот момент, когда тиражи были большие. Так что, зависит от ситуации.

Но, конечно, нынешняя ситуация вообще во всем мире такова, что очень сильно упал уровень высокого чтения. Я не думаю, что это связано с тем, как обычно говорят в Европе, что потребительское общество ведет к извержению всего духовного. Но, видимо, это более серьезный процесс.

— Уровень чтения упал по сравнению с чем? Например, в Царской России грамотность была 6 процентов. И неужели у Льва Толстого прижизненные тиражи были меньше, чем у Юрия Мамлеева в 2000-х?

— Тиражи тогда были, конечно, небольшие, но книги стоили очень дорого, и как-то обходились.

— Хотя Пушкин занимался издательством, чтобы обеспечить себе жизнь. Да и Сергей Шаргунов, наш с вами общий друг, сейчас тоже занимается издательством, хотя пишет много и хорошо. То есть, в общем, ответ "нет", нельзя прожить чисто литературой?

— В общем, конечно, ситуация такая, что нет. На Западе когда мы жили, очень много было помощи от университетов. Писатели на Западе, и я в том числе, разъезжают очень много по университетам европейским, я читал лекции, за это хорошо платили. И настоящие писатели, знаменитые существовали чаще всего за счет этих грантов и поездок в университеты.

И в том числе в 90-е годы меня часто приглашали в университеты Европы, поскольку издавались книги на европейских языках, у меня шесть книг на французском, на немецком языках. Я также и в России получал гранты. Это, в конце концов, не проблема. А вот начинающим молодым писателям, конечно, очень трудно, особенно если они талантливы.

Для молодых писателей время, конечно, катастрофическое в этом плане, потому что на Западе есть система помощи начинающим талантам путем не столько премий, сколько грантов. У нас такой организации, которая помогала бы начинающим писателям, по-моему, нет.

— Мы литературоцентричная страна. У нас, если скажешь "Борис Годунов", сразу скажут Пушкин, не вспомнят Мусоргского, скажешь "Евгений Онегин" — скажут Пушкин, не вспомнят Чайковского. Во Франции, если скажешь "Фигаро", то скорее вспомнят Россини и Моцарта, а не Бомарше. Что делает национальную литературу Большой, как русскую, так и любую другую? Чья роль важнее — читателя или писателя?

— И того, и другого. Относительно русской литературы я должен сказать, что, поскольку мы жили на Западе много, там были талантливые писатели, но у них была срезана вертикаль. У них была срезаны вот те мощные духовные религиозные поиски, которыми полна была русская литература.

А русский классик — это была пирамида, уходящая вверх. И настолько сильно это получилось, что французы писали уже в начале 19-го века о русской литературе, как о третьем чуде света. Первое чудо — это Эллада, второе — это эпоха Возрождения. И третье — это русский 19-й век.

— А когда вы пишите, вы думаете про читателя, читатель для вас важен? Или вы думаете про себя, про то, что вам надо сказать?

— Когда мы писали в 60-е годы, и "Шатуны" и другие рассказы писались не для публикации. Было безумием даже просто отдавать такие вещи в какое-нибудь издательство советское. Поэтому это писалось для друзей, а друзья — это ты.

Когда недавно вышел блестящий новый перевод "Шатунов", был в Москве издатель, который был потрясен, когда я ему сказал, что "Шатуны" написаны не для читателей, вообще не для публикации, они написаны в глубоком подполье. Он говорит — это же меняет всю ситуацию, неужели вы не понимаете?

Потому что, когда писатель пишет для социума, он знает, что книга будет издана в издательстве, и будут читать люди, и неизбежно подсознательно даже он подстраивается. Не то, что подстраивается, но он учитывает ситуацию социума. Но когда вы знаете, что вы пишете не для них, а перед вами Бог и книга, и больше ничего…

— Когда вы говорите — я пишу для себя, то есть я разговариваю только с Богом, то на каком языке вы говорите с Богом?

— Это совершенно другой язык, вы погружаетесь в себя. Идет какое-то присутствие вертикали духовной, и вы выплескиваете из всех тайных уголков своей души все, что возможно довести до предела, до конца — вот это и есть разговор с Богом. То есть не скрывать перед собой ничего, попытаться объять невозможное.

Разговор с Богом — это происходит тогда, когда вы выходите на какой-то верхний этаж сознания, и там присутствует Бог, как в вашем собственном сознании. И он дает вам какое-то вдохновение писать вот этот разговор.

— Вы, получается, с одной стороны, писали в стол, говорите, что самореализуетесь через творчество, через величайшее наслаждение, какое есть, а с другой стороны вы поддерживаете фактически право собственности на слово. Да?

— Конечно, потому что это труд. Как иначе? Тут никуда не денешься, это принято всем обществом. Мы живем в конкретном обществе, хотя, действительно, в период эпохи Возрождения и раньше брать деньги за поэзию считалось чем-то низким, оскорбительным. Считалось, что это настолько высокое, что брать презренный металл за произведение искусства… Данте не получал гонорары.

— Мне интересно в то же время поговорить с вами о еще одной вашей ипостасти, как востоковеда, как крупнейшего специалиста по древней индийской философии.

— Помимо того, что я читал лекции в МГУ, моя "Судьба бытия" недавно была переведена на французский язык. И был форум в Париже, где собрались французские философы и в том числе директор Института мирового буддизма, и они признали, что это прорыв в метафизике, в мировой метафизике. Что это новое явление, но оно основано, конечно, прежде всего, на традиционализме.

— Я вам сразу хочу задать нелицеприятный вопрос: вам не противно этим заниматься? Ведь индийские тексты, эта большая индийская философия создана брахманами, чудовищными людьми. Вот это жуткое кастовое неравенство, эта жуткая кастовая система — неужели вас не разрывает изнутри понимание, что эти люди строят свое право создавать такие тексты на нищете и неприкасаемых? Вы, тем не менее, нормально это воспринимаете?

— Дело в том, что такое деление традиционно в древности было везде. И дело в том, что там не было ограничений в этом отношении. Если из другой касты появлялся гениальный человек и способный к религиозному или к философскому прозрению, не было никаких препятствий в этом отношении, потому что дух дышит, где хочет.

Фактически эти касты — это более жесткий принцип сословного общества, которое было везде. Если Платон был рабовладельцем, то для меня это, конечно, значения не имеет. Потому что это часть того общества, такой был строй. А несправедливости и сейчас достаточно.

— Скажите, пожалуйста, напоследок читателям что-нибудь — можете хорошее, можете плохое.

— Есть в России такая великая формула: Бог, царь, Отечество. Она поддерживается столетиями, но сейчас эта формула не может работать. Царя у нас нет, ситуация совсем другая. Однако Бог и Родина остались. И вот это — фундамент, но между ними есть еще одна вещь — это личность человека.

Бог, личность, Родина — эта формула содержится в моей книге "Россия вечная". Наступило время, когда нас стало мало, россиян, и поэтому ценность личности возросла. Пора, чтобы государство относилось к человеку с еще большим уважением и чтобы личность достигала в каждом человеке своего рассвета. Очень важно, чтобы не было такого разделения, что где-то — аристократия, а где-то — люди, которые думают только об обыденной жизни.

— Что вы можете пожелать или посоветовать начинающим писателям?

— Не думать о деньгах, если их нет. Надо сначала заработать имя, а потом уже деньги могут получиться. Желаю, чтобы они сочетали свой творческий труд с возможностью зарабатывать деньги, как-то жить, в то же время работать и иметь время для творчества, чтобы потом реализоваться, получить имя, достойное таланта, и уже жить более свободно. Так везде, во всем мире.

Читайте также:

"Не читайте книгу, начинающуюся с фразы…"

Похоже, Шекспир был ботаником

"Русские не нуждаются в мечтах о величии"

Подготовила к публикации Мария Сныткова

Беседовал