О чем Ерофеев написал Путину или кто что помнит

В четверг опубликовано открытое письмо писателя Виктора Ерофеева к Президенту России Владимиру Путину:

"Уважаемый господин Президент,Россия, как Вы знаете, — великая страна, но это ей никогда не мешало делать порой большие глупости.

Одной из таких ярких глупостей была скрытая и открытая война властей, как при царях, так и при коммунистах, с русской литературой. Власть учила писателей, о чем им нельзя писать, а писатели учились обманывать ненавистную власть и писать то, что не могли не писать. В результате русская литература стала великой и прославила Россию на весь мир, всем известны ее имена, а ее гонители — позор России.

Казалось бы, это настолько очевидно, что подобному мракобесию должен был наступить конец, и так вроде бы и случилось, во всяком случае последние десять лет литературу оставили в покое. Однако идея управлять литературой оказалась, как чума, живучей, и сейчас, во время Вашего президентства, она снова обретает характер военных действий.

В Москве стали происходить удивительные вещи, достойные пера автора "Мастера и Маргариты". Лидеры молодежной организации "Идущие вместе" с благими намерениями и влиятельными покровителями, поспешившей сообщить всем об идеологической близости с Вами, надев майки с Вашим изображением, решили заняться литературной критикой с целью искоренить литературный экстремизм. Я имел сомнительное счастье сталкиваться с ними: они явно не грешат познаниями в данной сфере.

Хочу сказать с полной ответственностью, что каждый настоящий писатель — экстремист в той мере, в какой он берет на себя смелость говорить о вещах, противоестественных обыденному сознанию. И Пушкин, и Гоголь, и Достоевский, и Шолохов, и Набоков — все они были подобными экстремистами. Но сравнивать мертвых с живыми, даже при сохранении всех пропорций, дело неблагодарное, и потому каждый новый экстремизм можно обвинить во всех смертных грехах. Да и писатели — народ обычно не военный, бойцовским искусствам не обучены, их бить легко — было бы желание.

И началось. Составили список вредных писателей. Предложили народу менять их книги на полезную литературу. Акция провалилась, но "Идущие вместе" пошли еще дальше. Сорвать презентацию новой книги, вывалить перед квартирой известного писателя груду его книг или явиться с предложением поставить на окна тюремные решетки — Вам это насилие над творческой личностью не напоминает Германию 30-х годов? В разгар лета 2002 года была устроена беспрецедентная акция уничтожения книг в центре Москвы со стонами, музыкой и слезами — здесь было от чего содрогнуться. Все та же молодежная организация стала учить Большой театр, что там ставить, а что не ставить. Тиражи "вредных" книг подскочили, все бросились, вспомнив традиции самиздата, их читать. Некоторые легкомысленные люди решили, что идет успешная рекламная кампания. Но, судя по тому, как теперь разворачиваются события, когда писательские дела направляются в прокуратуру — такая "реклама" наносит удар по репутации России в мире.

Наших писателей с европейскими именами обвиняют во всем том, в чем обычно принято обвинять писателя, чтобы его общественно уничтожить: порнография, пропаганда наркотиков, употребление мата. Когда-то на подобных основаниях запрещались книги Флобера, Джойса, Набокова, Генри Миллера. Можно наивно считать это невежеством или ханжеством, но дело имеет принципиальный характер. В нашем современном обществе, действительно, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива — пословица, любимая Гоголем, остается верной на все времена. Однако у нас возникают новейшие тенденции оправдать сворачивание свободы слова незрелостью самого общества, которое требуется содержать в строгости и ориентировать на высшие ценности. В общем, отряд пионеров нужно отправлять в лес только строем и под присмотром пионервожатых. Иначе — сгинут.

Но мы все-таки вышли из пионерского возраста уже всей страной, и подобные настроения российского консерватизма, отсылающие нас назад к Николаю Первому или Победоносцеву, обычно заканчивались засильем бюрократии, репрессиями, маразмом и новым общественным взрывом. У России нет другого выбора, кроме трудного, но реального пути в цивилизованное общество, в мировое содружество демократических стран. Если у нас будут продолжаться инквизиторские страсти по литературе, мы только отпугнем от себя наших дальних и близких соседей. Поиски отдельной национальной идеи в этой связи оказываются всего лишь фикцией, бегством в мир изоляции. Мы в России настолько своеобразны в своих культурных проявлениях, богаты воображением, что нас едва ли обезличит какая угодно глобализация.

Пушкинская мысль о том, что в России единственным европейцем оказывается российское правительство, можно скорее считать пожеланием, чем реальностью, но, как это всегда у Пушкина, за его мыслью стоит надежда. Травля писателей — это скандал. Действия тех, кто выступает против свободы современной литературы и на этом делает политическое имя, не вызывают восторга у многих компетентных людей. Тем не менее, эти действия продолжаются, и, как я понимаю, никто, кроме Вас, не может положить такому издевательству предел. Молчание или неопределенность лишь накалят страсти. В этом смысл моего письма.Что же касается российской литературы, то она, действительно, нуждается в помощи. Писателям всех направлений, "вредным" и "полезным", архаистам и новаторам, трудно привыкнуть к мысли, что они должны жить в жестких условиях дикого рынка. Но лучшая помощь — не мешать. Оглядываясь назад, понятно, что русская литература создала реальные ценности. Живое осталось живым. Я знаю, что свободная современная литература не подведет Россию и на этот раз.

С уважением, Виктор Ерофеев"

Выступая на радио "Свобода", Ерофеев прокомментировал свой поступок так: "Я хотел сказать, что у нас в литературе идет новый скандал, это скандал называется тоталитарное отношение к литературе со стороны властей. Они нам начинают рассказывать, что нам писать и что не писать. Действуют через организацию, назовем это грубым словом подставная, но в любом случае явно, что она не столь самостоятельна, как рисуется. И эта организация, которая поддерживается администрацией президента, зашла слишком далеко. Они устроили травлю писателей, которая не ограничивается одним человеком. Сегодня один, завтра второй, потом третий. Они стали превращать нашу литературу в юридическое лицо. Я подумал, что все-таки президент по этому поводу хорошо бы дал какой-то ответ или промолчал, это его также право, чтобы мы тогда поняли, в какой стране мы живем. Мы живем в стране, которая сворачивает свободу, мы живем в стране, которая участвует против общей борьбы с терроризмом или мы решили организовывать государственный терроризм против литературы?

Я не рассматриваю президента Путина как доброго царя, который через головы бюрократии будет заниматься судьбами литературы. Он может абсолютно не давать мне никакого ответа, собственно, я на него за это не обижусь. Я бы хотел, чтобы он прежде всего дал ответ самому себе. Вот этого для меня было бы уже достаточно. Мне бы не хотелось, чтобы писатели были баранами, которых один за другим загоняли бы в какие-то ситуации судебного или хотя бы морального давления. Я думаю, что мое письмо президенту очень своевременно. Потому что, в общем, еще не сделано необратимых шагов и в то же время мы находимся на грани этих шагов. И вот поэтому я написал его сейчас, а не вчера и не завтра."

В нашей стране сейчас создалось уникальное положение, когда разница между поколениями определяется не количеством прожитых лет, а критерием "помнишь- не помнишь" и те, кто не помнит, автоматически зачисляются в разряд молодых, непуганых идиотов, с которых спрос небольшой.

Потому что они не помнят и представить не могут себе, как было душно и страшно и как страшно теперь. что время повернется назад.

Воспоминание то ли первого. То ли второго класса — по четвергам надо было приходить раньше на 20 минут, потому что была политинформация.

Уж что там несли вспомнить трудно, но запомнилось четко два имени — Луис Корвалан, которого было мучительно жалко, и — Солженицын.

С Солженицыным было сложнее. Дети первоклассники недоумевали, что же такого написал этот пакостный дядька, и какой такой страшный вред он мог причинить нашей замечательной Родине, уехав в Америку, и там опубликовав "грязный пасквиль". И — недоумение — если такой очевидно грязный и глупый пасквиль, как визжит из всех СМИ Родина, то что уж так волноваться и громки орать — в Америке тоже чай, не дураки, разберутся... Надо ли добавлять, что Америка в детском сознании тех лет была жутким местом, о котором после девяти вечера страшно подумать — там мучались безработные люди, там страдали горячо симпатичные нам негры и там были ракеты, нацеленные на нас всех...

Вот такие вот уродские воспоминания детства. У Ерофеева они серьезней, реальней, страшней. Он помнит все, а значит боится прошлого, норовящего стать настоящим. И спасибо ему за то, что страх не спрятан, а выкрикнут... Ерофееву не привыкать выставляться и подставляться.

"Исключение из Союза писателей (из рассказа Время "МетрОполя")Ходили,конечно, слухи, что нас исключат, но мы легкомысленно не верили. Отстрелявшись, уехали втроем в Крым: Аксенов, Попов и я. На выставке голографии в каком-то городке в книге отзывов написали: "Мы, редакторы альманаха "МетрОполь", приветствуем зарождение нового искусства голографии..." Где-то, мне потом говорили, сохранилась эта запись. В Коктебеле встретили Искандера, пошли выпить кальвадосу.У "МетрОполя" было много помощников. Они помогали нам клеить страницы, считывать корректуру. Объем альманаха около 40 печатных листов. Стало быть, нужно было наклеить на ватман около 12 000 машинописных страниц, учитывая 12 экземпляров. Как выглядел альманах в его "первом" издании? На ватманскую бумагу наклеивались по четыре машинописных страницы. Такой макет разработал Давид Боровский из Театра на Таганке. Это было похоже на двенадцать могильных плит. Вот, опять похоронная тема..."

19 сентября у Ерофеева — день рождения. Хорошо бы Президент его как-то поздравил... Все-таки было бы спокойнее на душе.

Елена Киселева "ПРАВДА.Ру"