С любовью и без любви

Один из моих друзей познакомился с современным пророком. Этот человек сознавал, что в озарении ему приходят какие-то важные мысли, и верил, что ему диктует Бог. Мой друг совершенно уверен в его искренности, и я не сомневаюсь, что некоторые мысли приходят во внутреннем свете, как бы высветляются им.

В слове вдохновение уже заложено что-то подобное, и границу между вдохновением и озарением трудно провести. При горении сердца возникает что-то вроде внутреннего света, и иногда прямо - свет. Но что этот свет высветлят? Почему у Моисея он высветляет одно, у других другое? И почему чередование озарений в Иудее, в Аравии, в Индии носит явный отпечаток  разных эпох и культур?

У меня самого в молодости, после трех месяцев напряженных мыслей о затерянности человека во вселенной, родилась в озарении пара мыслей, и довольно долго я считал, что это чистая истина. Но постепенно я понял, что стремление к истине запуталось тогда в ограниченности слов, которые были наготове в моем уме.

Хотя воспоминание, что я не испугался созерцать затерянность в математической и физической бесконечности помогло мне преодолеть испуг при бомбежке и раз навсегда преодолеть психическую травму от первого ранения, когда я был тяжело ранен и контужен. Чувство полета над страхом стало с тех пор моим приобретением. Нельзя преодолеть опасность бомбежки, но можно преодолеть страх.

Этот опыт позволяет мне думать, что озарение Моисея родилось в его собственном уме, было высвечено вспышкой света откуда-то изнутри, но не продиктовано, и Бог послал ему только вспышку, а не готовый текст. И  десять заповедей были лишь первой, грубо прямолинейной формулировкой нравственного закона.

А потом прошли годы, века, тысячелетия, ум человеческий стал  тоньше,  и в Евангелии мы находим слова о двух наибольших заповедях (о любви к Богу и любви к ближнему). После этих подчеркнутых слов остальные заповеди потеряли свою однозначность. И тут же в Евангелии даются примеры: можно в субботу лечить больного, можно простить и отпустить грешницу, а не побивать ее камнями, и т.п.

Наш современник игумен Евмений составил целую таблицу поступков, которые без любви становятся грехом. Я запомнил пару примеров: вера без любви - фанатизм, справедливость без любви - жестокость... Можно найти и обратные примеры. Покойный митрополит Антоний Сурожский приводил их в своих проповедях: в иных случаях надо применить насилие, чтобы не допустить худшего зла. Фома Аквинский писал, что голодный вправе украсть, чтобы не умереть...

Это не значит, что десять заповедей потеряли свою святость. Но вопрос, когда можно и насколько можно их нарушить, становится делом сердца и совести. Одну из десяти заповедей нарушила сама церковь: Моисей осудил бы поклонение иконам. Протестанты в этом вопросе вернулись к Моисею (не сотвори себе кумира).

Я думаю, что Максим-исповедник был прав, защищая иконопись против династии иконоборцев Византии VШ века. Он провел черту между образом святости и живописью, отвлекающей от Бога. Однако где граница между подлинной иконой (например, Рублева), подводящей к святости, и  простым знаком, в который велено верить? Этот вопрос всегда открыт.

Привязанность к слову, ставшему каноном, заставила осудить и распять Христа. Нечто подобное не раз повторялось в истории. Во имя "правды святой" сожгли многих праведников (Яна Гуса, Аввакума и других). И закон без любви, даже если он с юридической точки зрения бесспорен, для одухотворенного сознания не имеет окончательной силы.

Русское народное сознание было право, называя всех каторжников "несчастными". Все осужденные не раз становились жертвами несовершенного закона, закона без любви. В каждой традиции свои законы, но выше всех законов - любовь.

Это понял Христос и замечательно коротко высказал апостол Павел: "Буква мертва (в другом, латинском, переводе "буква убивает"), только дух животворит".

И для этого духа нет преград, нет буквы, стоящей выше любви.