Требуются мастера

О том, что русский мужик не отличается трудолюбием и всё делает по принципу "тяп-ляп", я множество раз слышал от своих коллег-журналистов, обретающихся большую часть года в пределах Садового кольца Москвы, а меньшую (конец лета - начало осени) в Турции, на берегах Средиземного моря.

Меня же (так случилось!) угораздило обзавестись недостроенным деревенским домом на берегу Клязьмы, во Владимирской области, и вступить в тесный контакт с тем самым мужиком. И открылись мне совсем иные подробности в его характере. О чём и хочу рассказать.
   
...Так, здесь, в нашей деревне, сложилось: все мало-мальски значимые конфликтные ситуации становятся известными у автолавки. Вот  «Газель», притормозив у соседнего дома, выкликает всех моих односельчан на улицу  длинным квакающим сигналом.

Громко лязгают её растворенные дверцы, и, подходя к быстро возникшей пёстрой толпе,  я вижу  известную здесь коренастую особь с багровым от постоянного пития лицом. Считая монеты на растопыренной ладони, этот товарищ (в недавнем прошлом - механизатор)  просит пива без очереди, потому как  -  трубы горят.

И  когда кто-то его спрашивает, почему ушёл с животноводческого комплекса, бурчит в ответ:
- Не хочу перед Шраменко унижаться. Он же только приезжим нормально платит.
   
С директором этого комплекса Николаем Ивановичем Шраменко я познакомился недавно. Деловой, цепкий, напористый. На мои дотошные расспросы  сказал: "Садитесь в машину, лучше самому один раз увидеть". И повёз меня на своей "Ниве" по окрестностям.

Показал пустующие  и действующие коровники (по его мнению - результат бездумного реформирования сельского хозяйства, из-за чего мы попали в продовольственную зависимость от других стран, молоко и говядину везём из-за границы, покупая на "нефтегазовые" деньги). Некогда крупнейшее хозяйство Владимирской области  скукожилось в 90-е годы на две третьих!

Комплекс, можно сказать, дышал на ладан, когда Николай Иванович, избранный трудовым коллективом  (как тогда водилось!) директором, переориентировал  производство  "с мяса на молоко", чем его  и спас от окончательной гибели. Правда, ценой сокращения рабочих мест. Сокращал, как он выражается,  не надёжных.  И тут-то  я спросил его о приезжих...
    
О гастарбайтерах из Узбекистана, невысоких смуглых  мужичках  средних лет (между 30-ю  и 50-ю), я знал и раньше: живут обособленно, в  общежитии возле административного корпуса, расположенного между двумя  населенными пунктами - посёлком Заречное и селом Копнино (это километрах в семи от нас).

Берутся за любую не престижную работу - зимой скотниками и кормораздатчиками, а летом пастухами, посменно. Стада большие  -  по 200-300 голов, набегаешься, пока с пастьбы на дойку пригонишь, а потом обратно. У всех приезжих в Средней Азии семьи, поэтому живут они здесь экономно, деньги домой переводят. И никогда ни с кем не конфликтуют.
    
Так вот, на мой вопрос о приезжих ("Неужели они надёжнее местных?") Шраменко ответил:
    - Я должен быть уверен, что пастух не напьётся, не растеряет стадо, что механизатор с сильного похмелья не сломает дорогостоящую технику, купленную, между прочим, за границей.
  
Приезжие, по его мнению, почти всегда надёжны. Правда, к технике они не предрасположены, тут у Шраменко особый отбор, а на других работах гастарбайтеры очень старательны. Поэтому он их поощряет.
  - Но такое поощрение, наверное, у местных  вызывает неприязнь?
 
 - Это некоторых местных  в буквальном смысле отрезвляет. И -  дисциплинирует. Кстати в пастухах у меня несколько  местных работают, плачу им, как и остальным - в пределах 6-8 тысяч рублей. Эти несколько -  нормальные мужики, знают, когда можно приложиться, а когда нельзя. На работе - нельзя.
   
Сказал спокойно, но в голосе - жёсткость. Та самая, продиктованная крайней  ситуацией, порождённой переходом к  рыночной  экономике. 
И вот тут  я вспомнил историю одной артели, ремонтировавшей  в нашей округе дома и помогавшей мне ладить крышу над головой.
 
...Их было трое.  Приезжали  на потрёпанных "Жигулях", выгружали из багажника инструменты, обмеряли стены нашего дома. Подсчитывали, сколько понадобится вагонки, сколько напольных досок. Прикидывали, какой конфигурации  должно быть крыльцо и козырёк над ним.

Мы, уезжая, оставляли им ключи от дома, а приезжали, когда оговоренная часть работ была сделана. Рассчитываясь,  приглашали за стол - чаёвничать. От выпивки они отказывались категорически. А за чаем разговоры шли в основном про то, как простому человеку в российской провинции сейчас выжить.

Считали: на комплексе доярки с телятницами в среднем получают около 8 тысяч, механизаторы - до 20-ти, но только в весенне-полевых и уборочных работах. Зимой же, в глухой сезон, им за ремонт техники платят 4- 5 тысяч в месяц. С голоду не помрёшь,  но нормально жить трудно.

Конечно, самый надёжный доход - это своё подворье, только ведь сажать картошку,  держать корову с  телёнком,  да ещё возиться в теплице и кормить  кур и гусей - это убойный труд. Что делать? Бежать в город? Дышать выхлопными газами и толкаться в метро?
    
Затевал наши дискуссии  Вова (так он себя назвал), высокий чернявый говорун лет сорока, легко переключавшийся с темы на тему. Он был вожаком в этой мобильной группе  и как-то за столом, сделав рукой рубленный жест, заявил: "Мы не пьём!"

Именно он, принимая заказы, вёл все ответственные переговоры  и демонстрировал чудеса мастеровитости, когда приходилось что-то быстро сделать. Смеясь, приговаривал, чуть заметно окая:
    - Мы и на скрипке сыграть сумеем, если очень надо, только вначале маленько подучимся. 
    
При всей своей сметливой гибкости, даже -  деликатности! - в переговорах о фронте работ и сумме вознаграждения  был он в своих общих суждениях резко категоричен. О сельской  безработице говорил так.
    - Почему её в советское время не было, знаете? Да потому, что все равны были - и трудяги, и лентяи.

Всем платили одинаково, то есть кое-как. Потому большинство так же и работало - не бей лежачего. Но что делали трудяги, чтоб прилично жить? Шабашничали. Причём и на шабашке не халтурили, потому как привыкли вкалывать. А  лентяи  тем временем пузо чесали да водкой баловались.

Вот теперь добаловались - ходят по дворам с похмелья дрова колоть, а в городах по помойкам роются.
О денежных воротилах, непонятно как вдруг разбогатевших, отзывался без ожидаемого раздражения.
  
 - Ну, воспользовались они, конечно, в девяностые годы нашей неразберихой. Ловкачи, что и говорить. Но сейчас-то что об этом языком трепать? Пусть налоги платят нормальные, и все дела. А ещё закон нужен крепкий - один на всех. И на богачей, и на нас, простых работяг, и на чиновников. Нарушил? Отвечай!

Вот тогда будет настоящее равенство и честный труд, а не подкуп и вымогательство, как сейчас. А то до чего дошло: начальник какой-нибудь  совсем маленький, власти с гулькин нос, а на закон плюёт. И с нас, работяг, три шкуры дерёт.

За зиму эта бригада дом нам  обновила. Весной, в тёплые дни, он был покрашен и предъявлен нам, владельцам, и деревенской общественности как предметное свидетельство их артельного мастерства. Первыми пришли смотреть их работу деревенские бабушки.

Стуча палками, они с преувеличенным кряхтеньем взбирались на высокое крыльцо, ворча ("Ступеньки-то можно было помельче сделать!"), ходили по комнатам, выстланным светло-золотистой вагонкой, одобрительно кивали. За ними потянулось приезжавшее в выходные дни мужское население.

Эти придирчиво простукивали стены, рассматривали полы, заглядывали в печи, интересуясь: "Как тяга? Не дымят?"  Дом был принят, расхвален, и весть об отличной работе "Вовиной артели" немедленно разошлась по округе.
   
Почему для Вовы и его подручных это было жизненно важно, я понял, когда   однажды на велосипеде проехался по ближайшим деревням. Картина  впечатляющая: меж старых, обшитых тёсом домов высились двух-трёхэтажные терема с причудливой деревянной резьбой и  хозяйственными пристройками.

Всё это дело рук  местных артельных умельцев. Спрос на их работу в последние годы вырос - потянулись в здешние деревни горожане, в основном владимирцы, отчасти и москвичи, те, кого гонят из города к родным осинам  деревенские гены. К тому же у многих из них  живут здесь упрямые старики, не принимающие городской жизни. 
   
К слову сказать, и моё городское семейство обзавелось домом именно здесь, в 168 километрах от московского порога,  только потому, что в нашей деревеньке у моей жены жили-были дед с бабкой. Их могилки мы проведываем на местном кладбище, в Осовце, возле  пока не восстановленной, с осыпающимися  краснокирпичными стенами  церкви.

Эта родственность, конечно же, ощутимо облегчила нам наше здешнее укоренение. Из-за таких вот "возвращений" тающее деревенское население летом удваивается. Начинают  перестраиваться старые дома,  множится число  строительно-ремонтных артелей. Между ними образовалась  даже конкуренция, в которой  в конечном итоге побеждает качество.
       
Живая иллюстрация рыночного механизма!
 ...А в начале лета понадобился нам новый сарай. Звоним Вове. Приезжает один, хмурый. Что стряслось? Отмахивается  - то ли от налетевшей мошки (она здесь лютует недели две в июне), то ли от нашего вопроса. Говорит возмущённо:
   
- Ну, как с такими на шабашку ездить? Один прикладываться стал во время работы, а за ним и второй потянулся! В результате - брак и переделка, разговоры по деревням пошли. Да ведь у нас вон сколько соперников, мигом  халтурку отберут!
   
Халтуркой он называл фронт работ. Обмерив место, где  планировался сарай, подсчитав объём стройматериалов, он уехал на потрёпанном своём "жигулёнке" в райцентр, на деревообделочный комбинат. А на следующий день прикатил уже с новой бригадой - с рослым пареньком, оказавшимся его сыном, девятиклассником ("Это у него будет трудовая четверть!").

И с коренастым голубоглазым молчуном Лёшей, обстоятельно неторопливым столяром (заодно смастерившим нам книжные полки). Вслед за ними у ворот притомозил грузовик с досками.   

В этом составе артель, закончив работать у нас, переместилась в соседнюю деревню и, как сообщал регулярно "деревенский телеграф", всегда была с заказами. То-есть, выражаясь языком Вовы, "с халтуркой".  Или - "с шабашкой".
    
Потом, задумавшись над этой ситуацией, я поразился тому, как время изменило содержание  этих двух слов. В словаре Даля  халтура  - пожива, даровая еда. А в словаре Ушакова - побочный легкий заработок, недобросовестная работа, сделанная плохо вещь.

И уже в наше время - это вторая, неофициальная работа, которая чаще всего приносит основной заработок, а потому исполняется лучше первой.  

Ну да, подумалось мне применительно к ситуации в деревне, насильно согнанные в колхозы крестьяне, получавшие гроши за свой труд,  неизбежно обезличенный при работе скопом, промышляли в одиночку или малыми группами "на стороне" наспех, кое-как, халтурно.

Да к тому же  многие теперь и не умели иначе. Но, в конце концов, второй заработок, создававший в советские годы теневой рыночный механизм, развивавший соревновательность, стал возрождать ценность мастерства, потребность в добросовестной, не халтурной работе. 
     
И оказалось: название то же, а смысл обратный!.. Та же история случилась  и со словом шабашить, означавшем во времена Даля окончание работы, а в наше время - самый что ни на есть ударный, но неофициальный труд. А главное - труд качественный. Несовместимый, кстати говоря, с "веселием пития".    

В последние погожие дни осени, когда моё семейство уехало,  я остался в доме один и, просыпаясь, видел  по утрам старую яблоню, колодец и крышу сарая в ослепительно-серебристой измороси, пришло время утеплять двери, ставить вторые рамы.
    
Звоню Вове. Приезжает, как обещал, с напарником Лёшей, сразу же вслед за квакнувшей на улице автолавкой. Входит в дом, зорко осматриваясь. И, не скрывая, любуется своей работой - золотистой вагонкой на стенах, книжными полками, лестницей на второй этаж с фигурными перилами. 
    
- Ну, что, деревенские-то приходят смотреть? - спрашивает, улыбаясь.
 - Да уж все побывали.
 - Пусть знают наших!.. Я за лето еще два дома таких сделал... А пол лаком почему не покрыли, я ж советовал?
 - Руки не дошли.
    
Осуждающе головой качает. Для него мой дом уже не только мой, но и отчасти - его. Потому что, работая здесь, отнюдь не халтурил. В том самом - старинном! - смысле этого слова.

...О том, как всё-таки меняется здесь  отношение к отечественной нашей слабости -  "веселию пития", я сужу ещё по одному эпизоду.
      
Как-то еду из деревни  в городок Лакинск (там обычно сажусь в московский экспресс) на местном, переполненном автобусе. Его мотает на ухабах, заносит на поворотах, но селяне, держась за поручни и друг за друга, в простодушно громких своих  разговорах не замечают этого. 
      
Чего здесь только не услышишь! Кто на ком женился и куда уехал; сколько денег в селе Копнино внесли его жители на газификацию,  безрезультатно  обещанную года три  назад. И  как какого-то сорокалетнего слесаря  Ваньку, променявшего деревенскую жизнь на городскую, на днях уволил владелец одной лакинской автомастерской за повторную пьянку на рабочем месте.
    
Этот  сюжет оглашал  на весь автобус плечистый русоволосый парень. Интонация у него была изумлённая. Похоже, этот факт нашей действительности казался ему революционным.
    
Но, кто знает, может, так оно и есть?..