Мы не любим перечитывать классиков, и как же мы в этом неправы! Перечитайте, к примеру, бессмертное начало "Войны и мира" — вы увидите, что оно написано, большей частью, на французском. Скажу больше — роман начинается со строк, вдохновленных Вергилием: On a décidé que Buonaparte a brûlé ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de brûler les nôtres - "Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши".
Граф Толстой изъясняется на чистом и ясном французском, который послужил бы хорошим примером современным романистам. Он далее объясняет свое лингвистическое предубеждение, которое, словно диссонанс звучит в таком национальном романе (он нам пишет по-русски): Он[князь]говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состарившемуся в свете и при дворе значительному человеку.
Читайте также: Ирак, Сирия, Египет: столкновение цивилизаций
В кинематографическом шедевре Бондарчука, снятом в середине 60-х годов, являющимся одним из прекраснейших исторических и феерических фильмов, мы часто слышим, как очаровательные и элегантные персонажи Толстого говорят по-французски — и без всяких субтитров. Язык повседневного общения и для дворянства, и для образованных людей являлся, в первую очередь, источником франко-русской дружбы.
Великий актер Саша Гитри, который был также необъятным по широте затронутых тем кинематографистом и великим театральным актером, в крестные получил царя Александра Второго, который обожал актерскую игру отца Гитри! Мы видим также, как французские слова и выражения во множестве встречаются в творениях Достоевского, не говоря уже о Набокове — единственном гениальном романисте ХХ века, авторе лучшей английской прозы вместе с иралндцем-латинистом Джойсом.
Однако я обещал говорить о Шатобриане (1768-1848) — французском Пушкине, человеке, который спас французскую литературу от пустоты, оставленную ей просветителями (как в форме, так и в содержании), а также был послом и великим историографом. Шатобриан был другом России, как и царь Александр Первый был другом Франции (даже наполеоновской!), он даже направил письмо жителям Парижа (тогда таковые еще имелись) прежде, чем взять город. Итак, он составил эту чудесно великодушную речь, написанную на исключительном французском языке, которую мы приводим здесь в русском переводе:
— Французы — мои друзья, и я хочу доказать им, что я пришел даровать им добро вместо зла. Наполеон — это единственный враг мой. Я обещаю мое особое покровительство городу Парижу. Я возьму под защиту и сохраню все публичные здания; там я позволю проживать лишь избранным военным частям; я оставлю неприкосновенной вашу национальную гвардию, которую составляют ваши избранные граждане. От вас зависит подтверждение вашего будущего счастья; вам необходимо дать правительство, которое доставит вам покой, как-то оно доставит и Европе. И именно вам надлежит высказать вашу волю: я же всегда буду рядом, чтобы оказать содействие вашим усилиям.
Итак, Париж взят. Вот что пишет Шатобриан касательно взятия Парижа русскими войсками в 1814 году после отречения от престола Наполеона:
— Однако же это первое вторжение союзных войск, которое в своем пребывании тут не имело себе равных в анналах истории: всюду царят порядок, мир и сдержанность; снова открываются лавки; солдаты русской гвардии, ростом до шести футов, сопровождаемы вдоль улиц маленькими французскими сорванцами, которые смеются над ними, словно над ряжеными или над карнавальными масками. Побежденных можно принять за победителей; а последние — трепеща от собственного успеха — словно всем своим видом просят за это прощения. ("Загробные записки", том 2; книга 22; глава 13)
Эти русские солдаты все-таки совсем не то, что современные туристы!
Шатобриан после войны становится блестящим министром иностранных дел короля Карла Х; позднее он примыкает к оппозиции и остается проницательным свидетелем своего времени — даже после взятия власти Луи-Филиппом, который предвозвестил упадок Франции (множество свидетельств тут сходятся во мнениях), и Наполеоном ІІІ, с его проанглийской блуждающей политикой.
И тут, в богатом мыслями письме, которое Шатобриан прилагает к своим мемуарам (том 3; книга 29; глава 13), он начинает поддерживать идею франко-русского союза в противовес интересам Австрии и Англии. В эту эпоху царем был, конечно же, Николай, который хотел взять Константинополь и защитить (как всегда!) христиан Востока. Уже тогда Шатобриан подчеркивал западное антирусское лицемерие и предательство в пользу ислама.
— Одно единственное нападение Австрии и Англии на Крест в пользу Полумесяца прибавило бы в России популярности той войне, которая уже стала национальной и религиозной.
Об Англии, пока он был там беженцем (в период Террора), а затем и английским послом, Шатобриан отмечал следующее:
— Англия, между прочим, никогда особо не ценила ни своих королей, ни свободу собственного народа; она всегда готова без всякой жалости в своих частных интересах пожертвовать как монархией, так и республикой. Еще в недавнем прошлом она провозглашала независимость испанских колоний, в то же самое время отказываясь от признания независимости Греции… Англия обречена вечно петлять меж деспотизмом и демократией, в зависимости от ветра, который приводит в ее порты судна городских торговцев.
И так Шатобриан предается мечтам о франко-русском Альянсе, который образуется в начале 1890-х годов между французским правительством и царем Александром ІІІ - крестным отцом Саши Гитри. Этому союзу он тут же находит естественные и культурные причины, которые, в то же время, являются литературными, историческими и географическими:
— Между Россией и Францией существует взаимная симпатия; последняя практически воспитала первую в высших классах общества; она дала ей свой язык и манеры. Расположенные на разных концах Европы, Россия и Франция никаким образом не касаются границ друг друга, они не имеют поля битвы, на котором они могли бы встретиться; не имеют они меж собою и никакого торгового соперничества, а естественные враги России (англичане и австрийцы) — это также и естественные враги Франции.
Он тут же видит, что Франция и Россия могут взять под свой контроль Европу, как то увидел в Тильзите Наполеон в 1807 году, когда он грезил о франко-русском "переделе мира":
— Во времена мира, когда кабинет в Тюильри остается союзником кабинета в Санкт-Петербурге, ничто не может пошевелиться в Европе. Во время войны союз обоих кабинетов будет диктовать миру свои законы.
Наконец, Шатобриан предлагает французской дипломатии (и чего она, естественно, не сделает) поддержать Россию в восточных делах и воззвать к царю следующим образом:
— Мы можем так обратиться к Николаю: "Ваши враги нам досаждают; мы предпочитаем войне мир; мы желаем сохранять нейтралитет. Но если, наконец, вы можете покончить с разногласиями меж вами и Портой (Стамбулом) лишь при помощи оружия, если вы хотите идти на Константинополь, вступите же тогда вместе с союзными христианскими державами в справедливый передел европейской Турции…".
Читайте также: Мир XXI века: как в космосе, но без звезд
Может показаться, что все это — пройденный этап. Но не занималось ли не так давно НАТО дележом остатков Сербии или Югославии, и не собираются ли сегодня поделить Сирию между турками, группировками Аль-Каиды и нефтяными властелинами? В любом случае, мы видим, что геополитические войны остаются неизменными с течением веков.
И в завершение этой главы мы можем лишь пожелать, чтобы франко-русский Союз снова вошел в моду, и чтобы французская культура, вместо культуры лондонской, снова стала культурой русской элиты. Но также истинно и то, что Франция, со своей стороны, должна снова стать достойной Шатобриана и генерала де Голля.
Читайте самое интересное в рубрике "Мир"