В гостях у Pravda. Ru выдающаяся белорусская художница Зоя Литвинова. "Рисование -это эмоциональное восприятие объектов. Я люблю рисовать, никогда не сижу без альбома. И так было всю жизнь", — рассказывает Pravda. Ru Зоя Литвинова.
В этом доме, наверное, есть сверчок. И под его тихое бормотание струится здесь свет зеркал, тает запах яблок, дымится густой кофе, кошка общительно и незлобно играет с мышкой ("поиграет, а та ее обдурит — да сбежит"), скрипят половицы и чутко спит большой, раскрашенный в сусальное золото и серебро, камин.
Хозяйка, выдающаяся белорусская художница Зоя Васильевна Литвинова, сидит на диване в гостиной, уютная, мягкая, спокойная, как все женщины на своей территории. В своем королевстве.
За окнами минский декабрь: ветры, морозная слюда неба, гнутся деревья и кусты, сдаваясь на милость победителя- холода. Зима собирает свои войска, но еще медлит, точит в сиреневых сумерках тонкие ножи. Дом защищает, хранит тепло. Картины на стенах, витражи, гобелены, дыхание творчества и поиска- вот что отличает этот дом от многих иных.
Мы говорим о многом. Время идет неслышно, ровно. В нашей беседе искусство, люди — и то, что сложилось между ними. Вот набредаем на тему портретов. Говорим, как же они рождаются. Как пишутся портреты. Зоя Литвинова рассказывает:
"Я не люблю постановочные рисунки, мне надо общаться, видеть человека в движении, в непринужденной ситуации, тогда рисунок получается более пластичный, живой.
Всегда очень важно первое впечатление. Сделала недавно портрет фотохудожника Алика Замостина. Я увидела его молодым, счастливым, подвижным, восточным человеком с чуть монголовидным лицом. В нашу первую встречу я сделала единственный рисунок с натуры. Мой путь — уход от натуры, условный язык, неожиданность формы…Алик получился и похожий, и совсем иной. Но мне говорили многие люди, что узнали его, глядя на сделанный мной портрет.
— Вы уже перед началом работы знаете, какой будет форма, каким языком вы передадите свое впечатление от человека?
— Ни о чем таком я не думаю, это живет во мне, в крови, я влюбляюсь в человека, в модель — и мои работы выражают мои чувства. Когда я накалена — разгорается пламя. Рисование -это эмоциональное восприятие объектов. Я люблю рисовать, никогда не сижу без альбома, — и так было всю жизнь.
Ее легкие, словно танцующие штрихи сыплются на белый лист, сплетаются, скачут, скользят, перепрыгивают через друг друга -и из их круговерти встают образы. Подвижные, прозрачные, плотно-телесные, наполненные энергией, перекликающиеся с мировой магией живописи и поэзии. Струящиеся, как нити "венериного волоса" золотой осенью. Черные силуэты, многоцветие и многоголосие черного. На белом снегу бумаги — уголь рисуночного танца. Картина — не жизнь, она лишь версия жизни.
Сублимация, фантазия на тему жизни. Литвинова — Саваоф. В своем, гигантски большом — и беззащитно маленьком мире. Она пишет мгновение, которое вынула из потока вечности. Запахи и тени. Свою психологию — и мистические догадки. Роскошь обнаженной натуры — и глухой синий вечер, баюкающий бессознательное. Ее произведения невозможно заклеймить одним именем-стилем, привязать ко времени и социуму. Ее арена -Вселенная. Ее декорации и участники похода- души всех, когда-либо живших под старым солнцем.
— Откуда ваш язык? Как вы вырабатываете эту систему бесправных правил, символов, вам одной присущую стенограмму цветолинии?
— Я не знаю. Я работаю. Наблюдаю жизнь. Не срисовываю — даю свою трактовку. Почему я делаю именно так, как делаю, не знаю. Здесь ответа нет. У меня есть свое понимание того, что хорошо, что плохо — и я доверяю своему вкусу.
Мне дается свыше, наверное. Много работаю, много думаю — и получаю… Я выражаю и себя, и характер объекта. Так, как я его поняла и открыла. И чужие правила и установки мне не нужны.
Она родилась на Гомельщине — в местах зеленых, живописных, здесь самые вкусные в мире помидоры, быстрые, пахнущие винными вишнями облака. Открытые и красивые люди. Семья Зои (Зоя — значит, жизнь, как вы знаете) была трудовой и талантливой. Папа был столяром- краснодеревщиком, уважаемым мастером, мама обладала прекрасным вкусом("как я теперь понимаю, у нее было очень точное чувство цвета, она умела красиво и оригинально одеться")…Зоя полюбила рисование. Дома ее не очень поняли, значения этой тяге не придали, потом запрещали — мол, несерьезно это, не нужно, все дети ведь рисуют, так они познают мир.
Но запретное желаннее во сто крат. И мечта, несформулированная, неотчетливая, жила и крепла. Девочка ничего не знала об учебных учреждениях, в которые приходят становиться художниками. И когда встал вопрос о том, что в жизни нужна профессия, на семейном совете обсуждали вариант учебы в гомельском речном техникуме. Зоя от этой идеи в восторг не пришла, она хотела рисовать. А больше не хотела ничего.
Тем летом она познакомилась с парнишкой, который учился в художественном училище. И он предложил с ней позаниматься, помочь подготовиться к поступлению в училище. Я — как обычный репортер, которому без личного- интимного и материал не материал — тут же спросила, был ли роман. Зоя Васильевна глянула спокойно и без досады:
"Нет, ничего такого не было, он просто со мой занимался. Говорил: странная девочка, ничего не умеет, но очень хочет знать".
Она забрала документы из славного речного техникума. Трудилась со своим наставником упорно и упрямо, "такого напряжения никогда не испытывала". Она ежедневно по восемь часов занималась живописью и рисунком. В первый год ее не взяли. Она поступила в студию при дворце культуры. Много работала. Решался не вопрос о дипломе или трудоустройстве — решалась судьба ее души, дорога ее сердца, ума. Интеллекта. Она шла вперед — и силы с каждым шагом прибывали.
У нее была цель — и дорога была ясна. Моря набросков, десятки учебных часов — она работала, и счастье постигать и подниматься в гору было ей понятно. Другое пространство, другая техника, другое мышление — таковы были направления ее пути. Я слушаю - и вдруг спрашиваю:
— Вы любите театр?
Моя собеседница отвечает почти сразу:
— Скорее нет. Мне почти всегда в театре скучно.
Я рассказываю, что недавно ходила в белорусский большой театр оперы и балета на спектакль "Аида". И в этой вполне камерной, трагичной истории про любовь и ревность, про ад безответного чувства, долг, самозабвенную страсть, которая толкает любящую женщину на убийство любимого, вовсе не нужны были грандиозные исторические декорации. Колесницы и кукольные египтяне, марширующие с опахалами. Ни к чему они. Просто эта опера про другое. Зоя Васильевна кивает:
— Поэтому я и говорю: мне в театре скучно. Истина куда-то уходит, уползает — и остается только реализм, фанерная условность, которая на грани абсурда.
…Итак, она смогла овладеть теми знаниями, которые были необходимы, чтобы начать учиться серьезно. Догнать И мы, как в серьезном фильме про большого художника, пропустим несколько лет. Для динамики и эффекта. От момента, когда юная окрыленная Зоя была зачислена в художественное училище — и до поры, когда она, динамичная, ищущая, не желающая быть серой, узнаваемой, такой же, как все, попала в жернова критики.
И вот актриса, играющая Зою Литвинову, идет с этюдником по солнечному Минску. Наезд камеры — и мы видим ее серьезные, грустные глаза. Глаза -как озерная вода, особые глаза. Которые видят.
Ее часто в жизни называли формалисткой. В те эпохи, годы, дни, когда могла быть признана верной только одна (руководящая !) идеология, только один принцип (но зато какой — железобетонный!), мышление и творчество Зои Литвиновой оказались под огнем. Официально коронованный лидер сообщества белорусских художников, идеологически выверенный классик, реалист в самом кондовом смысле этого слова, обласканный властями Михаил Савицкий пошел на Зою Литвинову войной. Она не хочет ворошить прошлое — но спокойно и убедительно произносит свой суждение:
— Он много плохого сделал для белорусского искусства, затормозил его развитие. Многому, многим перекрыл дорогу.
В те непростые для нее дни вышла (не без легкой руки Савицкого) статья "Художество до первого ремонта", после которой для Литвиновой и ее близкой подруги и коллеги Светланы Катковой захлопнулись все двери, исчезли заказы, почти остановилась жизнь.
Но художница не сдалась, не погибла.
Мне ставили в вину отсутствие больших социальных тем. Я отвечала: у нас нет Сурикова, Иванова… Истинную свободу я ощутила в Австрии. Католический священник, исключительно образованный и тонкий человек, одобрял мое желание прикоснуться к великим темам. Говорил, что ему нравятся все мои предложения. Я расписала там церковь в доме престарелых, галерею, пятиметровую колокольню. На алтаре я написала "Тайную вечерю".
— Чем этот сюжет, да и другие библейские сюжеты и события вам интересны? Чем они вас волнуют?
— В Библии есть почти все, что человек хочет знать о жизни. Взаимоотношения родителей и детей, великодушие, измена, жизнь, смерть, святость. Это невероятная глубина.
— Вы верующий человек?
— Я не церковный человек, но верующий. Иногда иду в церковь, ставлю свечку. Иногда я думаю, что могу с Богом дома напрямую общаться, а многие вещи, которые нам служителями культа навязываются, идут от невежества. Как, например, платок, без которого не пускают в храм.
— Да, мне это знакомо…Зоя Васильевна, я знаю, что вы сейчас в Белорусси в моде…
— Вот как уж тут точно сказать, не знаю, но есть подделки "под Литвинову", меня это немного раздражает, но я ничего не смогу сделать, чтобы это прекратить…
— А чего вам в современной живописи, в современных живописцах не хватает?
— У нас утеряно фанатичное отношение к творчеству. И это очень жаль. Жизнь у нас вялотекущая, мы ленивы и не любопытны. Материальные потребности нам затмили все прочее.
— Как складывается ваша жизнь? Что любите? Чем душу врачуете?
— Были периоды, когда мне хотелось только читать. Художник должен много читать, знать опыты других людей. Много слушала музыки, когда жила в Австрии. Были дивные концерты в Зальцбурге. Люблю одиночество. Это особое испытание, если художник не склонен к этому — ему трудно.
— Что вы больше всего не любите в людях?
— Ложь. Вялость души.
— А что более всего цените?
— Способность любить. Человек живет, потому что он любит. Не любит — погибает. Без любви на земле ничего не делается!
…Искусствовед Платон Павлов вошел в ее жизнь почти случайно. Приехал из Москвы по делам, познакомился с талантливой белорусской художницей. И вошел в ее жизнь, ярко, неожиданно, радикально изменив свою жизнь и себя. Люди разных, казалось бы, миров (московский потомственный интеллигент, не умеющий забить гвоздь — и уроженка белорусской провинции), они стали необходимы друг другу. И — что может быть значительнее, светлее, убедительнее, чем союз двоих, влюбленных в искусство, умеющих понимать, ценить, укреплять важное и талантливое?
Они были вместе сорок один год. Платон писал о Зое Литвиновой такие строки, которые — клянусь! — резонируют с ее полотнами, росписями, витражами, гобеленами, альбомами, акварелями, они рифмуются с дыханием красок, полетом кисти, цветением невиданных, нереалистичных красок, тех, которые создают живой свет над миром. Он ушел — и зияние в ее сердце скрашивает лишь тот факт, что они были вместе, что им было дано обрести друг друга.
— Как сказать, что дает радость Литвиновой-женщине?
— Хорошая парфюмерия и хорошие машины.
— Кто ваши кумиры в живописи?
— Всегда, всю жизнь Врубель, Шагал, Матисс. Они мне очень много дают, от их полотен хочется жить.
— Как к вам относится Президент? Вы с ним лично знакомы?
— Он мне вручал медаль Франциска Скорины, улыбался. Но я не думаю, что ему нравятся мои работы.
— Почему вы так считаете?
— Мои работы были на выставке в Китае. Президент приехал эту выставку открывать. Вошел, увидел. Спрашивает: "А это что за г…? Ему отвечают: это живопись Зои Литвиновой. Он: "Кто отбирал?". "Китайцы". "Так им и надо!" — энергично сказал Президент.
Я прощаюсь. Ленивая кошка-перебежчица высокомерно смотрит из-под опущенных век. В доме притаилась живопись. Скрипят половицы. Время одухотворенной волной омывает стекло. Время жизни и творчества. Время Зои Литвиновой.