Отношения двух народов — евреев и арабов в Израиле — достигли такой точки кипения, такой мрачной пропасти, что, кажется, выхода из тупика нет. Ножами подростков-экстремистов, пулями и камнями очень близкие по истории, спаянные драматичным, жарким и бескомпромиссным ближневосточным ареалом евреи и арабы убивают друг друга — и плачут над убитыми.
Тана приехала с опозданием: вечерние дорожные пробки сильно удлиняют дорогу. Страна едет домой — и стоит в длинных очередях на шоссе. Два потока огней плывут навстречу друг другу, не смешиваясь: белый и алый. Тана появилась на ступеньках "Аркафе" в "Дизенгоф-центре", красивая, с королевской осанкой. Красивый хиджаб (так называется платок, который носят арабские женщины-мусульманки) только подчеркивает ее стать и мягкую элегантность.
Мы пили кофе с тугой кружевной пенкой, разделили пополам приторный торт. Она устала, — день был долгий и нелегкий. Женщины в кафе большого города, мы тепло беседуем. Мы говорим о нашем общем доме — об Израиле, стране, в которой жить нам и нашим детям.
Тана принимает участие в движении "Стоят вместе", которое объединило еврейских и арабских женщин-феминисток. Я была на первых встречах, слышала рассказы, каждый из которых — крик души, в каждом — беда и боль женщины, возмущение, попытка понять, глубокий личный опыт…
"Вместе" — слово из репертуара утопистов, слово, которое у нас, в сегодняшнем Израиле, не слишком популярно. Отношения двух народов достигли такой точки кипения, такой мрачной пропасти, что, кажется, выхода из тупика нет. Ножами подростков-экстремистов, пулями и камнями очень близкие по истории, спаянные драматичным, жарким и бескомпромиссным ближневосточным ареалом евреи и арабы убивают друг друга — и плачут над убитыми.
Здесь звучат стоны и проклятия — а мир вокруг уже давно утратил возможность ориентироваться в этих перипетиях. Да и не до того миру — своих бед и потрясений, взрывов и катастроф хватает. Тана Джавабре — мама маленького Ихье, психолог, ответственная за серьезную программу "Ноар бесакана ("Молодежь в опасности") в своей школе, светлая, мыслящая, умная.
Арабка, раз и навсегда решившая, что евреи ей не враги: "Я не люблю евреев, которые не любят евреев". Палестинка. Израильтянка.
Тана рассказывает: "В Иерусалиме, на площади Сиона, собираются люди, чтобы поговорить, евреи, арабы — они просто беседуют. Иногда здесь кипят страсти — но в основном разговоры действительно идут в мирном русле. Недавно пришла женщина с территорий ("территории"- спорные земли, их все никак не поделят, "поселенцы" занимают крайне правые, экстремистские позиции). Я ей: Садись, будем говорить. Она начала кричать, громко, о том, как у нас нет прав на эту землю, что мы здесь незаконно. Что у нее двое детей — и когда арабы бросают камни, она пугается, не знает, кого из малышей вытаскивать первым…
Я снова попросила перестать кричать — и предложила сесть рядом. Она села. Мы начали говорить. Было трудно, она обвиняла — я пыталась вести себя ровно и спокойно, мы все же начали разговаривать. И в процессе разговора я снова убедилась в том, что иногда люди совершают страшные ошибки и приносят другим много несчастий только вследствие отсутствия такта.
Она кричала, что это ее земля. И чтобы мы шли прочь. Как можно с этого начинать? Какой тут может быть диалог? Мы ведь тоже долго, давно жили на этой земле, мы были тут, когда создавали еврейскую страну, многих из нас лишили дома, мама моя, к примеру, тоже стала беженкой, лишилась крова, но жить врозь мы не сможем — нам некуда друг от друга деться!
Я сказала, что понимаю ее чувства. У меня тоже ребенок — и я очень хорошо знаю, как это страшно — когда не можешь быть за него спокойной. Мы с ней долго говорили — и даже обнялись в конце. Люди должны говорить — это наша привилегия, наш единственный козырь, наша самая правильная стратегия".
Знаешь, Тана, есть такое движение "Это не закончится, если не разговаривать" ("Зэ ле игамер им ле недабер"), оно пока еще не очень громкое, люди встречаются, беседуют о том, что для них актуально и важно. О потере близких, о тупике, в котором мы оказались. Там я услышала потрясающе трогательную историю о том, как араб из Газы, несчастный отец, у которого убили дочь, передал ее органы науке, евреям, чтобы выжили те, кому можно помочь. Чтобы боли и страха в мире стало меньше….
Я сидела с ними несколько раз, на площади перед "Синематекой" в Тель-Авиве, евреи говорили по очереди с микрофоном, сидя кружком, а арабы из Газы рассказывали о себе, своих бедах по скайпу… И казалось, что просто нет ничего более естественного, чем просто сидеть и беседовать. Много ли мы знаем друг о друге? Многое ли готовы по-настоящему понять и осмыслить?
Тана кивает. Торговый центр течет, шумит, здесь роскошно и уютно — как в мире из сказки. Как в павильоне киностудии. Как на территории, где не стреляют. Здесь заняты линией кроя, марками часов, кремами, шторами, книгами, игрушками для детей. Будто ничего важнее и нет. Мы пьем кофе.
Тана говорит:
— Многие вещи доходят до крайностей из-за безграмотности, отсутствия такта. Вот и убийство художников во Франции… да, это всколыхнуло мир — и отступило. Теперь, когда так много боли, и ее приносит каждый наш день, и мы будто переходим от одной беды к другой, старые стираются. Убивать — не путь, это не метод решения проблемы. Но меня никак не устраивает формулировка: "Нет и не может быть никаких "священных коров", эти "священные коровы" есть! На многих из них и стоит мир! Ведь, отбрасывая догмы и разные, как считают некоторые, ложные авторитеты, мы пересекаем территорию человечности, перешагиваем через совесть и честь, веками вырабатывавшиеся идеалы, заветы предков, самую суть души того или иного народа. Зачем эти злобные карикатуры? Кому от них становится хорошо?
— Я абсолютно согласна! Я не хочу видеть непристойные карикатуры, на которых изображены Авраам и Ицхак, ты не хочешь пасквили на Мухаммеда, христиане на Иисуса… И в этом много правды!
Тана кивает:
— Злоба и сарказм порождают злобу, месть, кровавые распри. Мы все могли бы изменить!
Она рассказывает о том, что любой палестинец предпочитает сидеть в израильской тюрьме, а не в Газе. И не в Египте или Иордании. Я удивляюсь, "да?", "как это так"…
— В израильской тюрьме все гораздо справедливее, условия нормальные. Нет беспредела. Я — когда спорю со своими — привожу не эмоции, не ссылаюсь на ощущения, а привожу реальные цифры. Асад, когда брал власть, за одну ночь убил своих братьев, сограждан-арабов больше, чем израильтяне за все время существования страны, с 1948 года…Это статистика, а она вещь упрямая, с ней не поспоришь!
-И ты не хотела бы со своей семьей, с малышом, близкими жить в Египте или Сирии?
— Ни за что! При всех проблемах и минусах — нет! — Ты была на поминовении убитых террористами евреев, супругов Ханкин…
— …меня не приняли, даже были готовы растерзать, а я принесла свечи, хотела с близкими им людьми, с их семьей вместе. Меня прогнали. Зло и без оговорок. Я понимаю. Все очень остро и больно. А хочется верить в то, что нас не будут огульно всех считать убийцами…
— На второй встрече арабских и еврейских женщин девочка-солдатка со слезами рассказывала, как им было приказано в ходе учебной операции поджечь палестинские посевы. Как плакали люди, умоляя этого не делать… Для нее это стало шоком, она потом болела, лечилась. Страшно, когда такое происходит…
— Страшно за детей, за юных. Их калечат, им трудно делать выбор. И все дети страны находятся в опасности.
— Расскажи мне про свою работу в программе "Молодежь в опасности".
— Я ее считаю очень важной. Рамле, город, в котором я работаю школьным советником (это те же функции, которые в СССР были у завуча по воспитательной работе. — Ред.), периферийный и небогатый. Много семей, которые принято считать "социальными случаями".
Неблагополучие дома всегда отражается на детях. Я недавно долго беседовала с одним парнишкой. Он ершистый, с работы его уволили. А он дичится, на меня не смотрит, огрызается. Потом я нашла тему, которая ему близка, которая его увлекает: рыбы. Он хотел бы заниматься рыбной торговлей! Это его увлекает! И мы говорили о будущем, о выборе профессии, о терпении — и вреде наркотиков… Он перестал ерзать на стуле, и смотреть в сторону. И такие случаи есть, это очень даже бывает, когда можно чем-то увлечь, отвлечь, заинтересовать подростков. Чтобы улица не поглотила, чтобы черная волна беды не увела во мрак.
Мы говорим о жизни. О семье и детях. Тана знает мою дочь, докторантку Тель-Авивского университета Беату Шейхатович, преподавательницу арабского языка. Мы смеемся, когда я вспоминаю дочкины рассказы о том, как ее арабские студенты стонут от правил и норм литературного арабского…
Тана рассказывает, что ее всегда, с детства, возмущало неравенство мужчин и женщин, а с ним она, мусульманка, сталкивалась всюду.
— Мы, сестры, когда голодные, идем на кухню и сами себе там находим поесть. А когда голоден наш брат, ему все подает мама. И в этом — вечный символ неравного положения женщины. Мужчины правят миром. Может, если бы переговоры о мирном процессе вели женщины, все шло бы легче и естественнее. Женщина — всегда за жизнь!
— Ты довольна тем, как арабские депутаты представляют вас в кнесcете?
— Нет. Там люди выглядят так, будто пришли провоцировать, а не работать. Есть исключения -но они очень редки. "Это не те люди, совсем не те", — говорит она.
— Есть у тебя во всем этом водовороте страха и агрессии капля надежды? Крошка оптимизма? На чем стоит твоя вера в то, что женское движение может оказатьcя лучом света в конце тоннеля?
— Я хочу верить — потому что без веры проиграем все! Мы сможем, должны, женская любовь и сила много раз спасали мир!
Мы обнимаемся.
Я иду к кассе, чтобы забрать свою сдачу, Тана в это время звонит мужу, говорит, что был длинный, насыщенный событиями день. И еще было интервью для московского издания. Что они скоро увидятся. Парень за стойкой наклоняется ко мне:
— Скажи, кто она тебе?
Я смотрю на Тану — и твердо отвечаю: "Она мне сестра!"