В советское время был совсем не ироничный, а абсолютно уважаемый термин: "артист из народа". Как простые люди попадали со своим творчеством на радио и телевидение в СССР? "Правде.Ру" рассказывает композитор, продюсер, брат советского певца Евгения Мартынова Юрий Мартынов.
Сергей Каргашин: Как в советское время "люди из народа" попадали на сцену, да еще и пользовались безумной популярностью?
— Существовали механизмы, которые требовали регулярного обновления. Конкурсы проводили не просто так: получил диплом и "гуляй, Вася". Лауреаты и дипломанты могли прийти с ним в любую эфирную организацию — хоть всесоюзное телевидение, хоть местное радио. И любой конкурс сразу получал отражение в эфире. А если конкурс всесоюзный, то и фирма "Мелодия" предлагала запись, и Центральное телевидение.
Все лауреаты получали возможность проверить себя в жизни.
После республиканских конкурсов шли всероссийские, а потом и международные — "Золотой Орфей" в Болгарии и "Сопот" в Польше, братиславская "Лира" в Чехословакии. И уж там люди подтверждали, что они на своем месте. Сразу получали доступ на ТВ и к звукозаписи.
Существовала технология, и в этом заслуга советского времени, что даже в консерватории нам объявляли: "Будет конкурс. Готовьтесь".
Конкурсы открывали возможности. Писать в "стол" — это одно, тут все гениальные, а с первой репетиции оркестра просто сбегают. Рахманинов после первой репетиции сжег свою Первую симфонию. Ее восстанавливали потом по отдельным архивным партиям. И вот эти конкурсы давали возможность сравнивать себя с классиками и тянуться к ним. А те уже смотрели как на коллегу, наставляли, куда-то даже двигали. Сейчас этого механизма уже нет.
— В советское время были еще худсоветы. На радио, ТВ шел отбор, и сейчас без него звучат в эфире песни с неграмотными словами. Как считаете, худсоветы нужны?
— Появились худсоветы в 1920 году, и тогда идея была очень правильная. Издается нотный, поэтический сборник, каждый предлагает свои произведения. Имеют право высказать мнение, указать на недостатки. Редактор мог сказать: "Мне понравились стихи молодого автора. Я бы отдала предпочтение ему, а не мэтру".
Постепенно стали приглашаться только классики, и их немного — два композитора, два поэта. На радио, они же на телевидении и мелодии. Носили песню по разным инстанциям, а там все те же.
А молодых классики боялись как огня. 70-летние классики сгибались под вопросом: "И чем соната отличается от их предыдущей? Что они хотели сказать?" Но на худсоветах я никогда не был наравне с классиками — Богословским, Колмановским, Флярковским. Уже стояло заранее, что их песни приняты, но мы их никогда не слышали.
Нас прогнали, прослушали: "Работайте". Реально никто ни с кем не советовался. И пробивать песни надо было не на худсоветах, нужно было идти к главному, доказывать, стучать, "позвоночное право использовать". Никогда не слышал ни на каких обсуждениях ни песен Пахмутовой, ни Фельцмана, ни Фрадкина. Иначе от них бы силами молодых камня на камне не осталось. Потому они худсоветов избегали.
— А как же ты и Евгений Мартынов сумели все это пройти? Брат-то твой суперпопулярный, столько песен…
— Во второй половине 1980-х, вместе с гласностью и перестройкой всегда были постановления ЦК о привлечении творческой молодежи. Я был молодой, профессиональный, член Союза композиторов. Теперь меня классики как огня боялись, я был принципиален. Когда мое приемное дело было — чуть ли не драка была. Меня разбирают по костям, и тут встает Софья Губайдуллина: "Мы на партсобрании находимся или рассматриваем вопрос о вступлении в Союз композиторов? Что значит "я слышу буржуазные интонации”? То есть — какие "буржуазные" интонации в симфонии"?
Потом мне говорят: "Вы особо не смотрите, дело тут не в вас, это наши внутренние разборки друг с другом, а вы просто попали между молотом и наковальней". Вот такая же ситуация получалась даже на худсоветах.
— Я знаю, что очень помогал творческим людям комсомол, в том числе тому же Евгению Мартынову…
— Евгения тоже задолбали. На первом худсовете показывал "Балладу о матери", и все такие: "Фу, непрофессионально". Так же встал Микаэл Таривердиев: "Я не понимаю вашего отношения. Давайте мы с автором поработаем и через неделю покажем доработанный вариант". Показали тот же вариант: "Вот, хорошо, вот что значит мэтр поработал".
У каждого в жизни был какой-то человек, который не дал его затоптать. Потом появился Фрадкин, потом Богословский: "Женя, никого не слушай, только меня".
У меня был случай вообще из ряда вон. Дмитрий Кабалевский, классик наш, посмотрел, сказал: "Мне понравилось. Давайте часть песен издадим". А потом, я уже в армию попал, в шинели пришел в это издательство. Говорю: "Уже три варианта я переписал, редактору Трушину все не нравится и не нравится". " Как не нравится?! Я же выбрал, я же сказал, я просто не проследил. Как, до сих пор не издано?! Всё, можете быть свободны, я вам позвоню".
И далее мне рассказывают: вызвал всю редакцию и заявил: "Как написал автор — вот так это и издать!"