"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика Pravda. Ru. Писатель Владимир Губарев беседует с выдающимися учеными. Сегодня мы публикуем интервью с советским и российским физиком, академиком РАН (с 2003 года), профессором, заведующим лабораторией физического металловедения в Институте физики металлов Уральского отделения РАН Вадимом Счастливцевым.
Читайте также: Чаепития в Академии: Истина прекрасна и в лохмотьях!
Поют хором:
"Изучаем мы металлы, познаем природы суть
Нами пройден путь немалый, непростой научный путь.
Изучаем мы металлы, чтоб не просто стать умней,
А чтоб сталь Урала стала долговечней и прочней".
Идет один из знаменитых спектаклей, поставленных учеными Института физики металлов.
В зале — аншлаг.
Так было в 1957-м году, а затем каждый раз вплоть до 2002-года.
Популярность этих самодеятельных спектаклей была огромная! Не было ни одного жителя столицы Урала, который не мечтал бы побывать на них. Это всегда было оригинально, смешно, злободневно, остроумно.
Артисты — научные сотрудники Института. Все почитали за честь участвовать в представлении, вне зависимости от того доктор наук или аспирант.
К 70-летию Института был издан сборник, в котором опубликованы 16 сценариев спектакля. Однажды директор подарил один экземпляр мне, мол, становление Института физики металлов невозможно представить без них. Он, конечно же, оказался прав.
Однако одну загадку я так и не решил.
В сборнике представлены все участники самодеятельности. Даже фамилию легендарного академика С. В. Вонсовского нашел. Он играл в одном из спектаклей уже будучи член-корреспондентом Академии наук. Так что для "театра физиков" не имели значения звания и должности — главное сценический талант!
170 ученых создавали спектакли.
Однако Вадима Михайловича Счастливцева в списке нет.
Почему?
Именно с этого вопроса я хотел начать нашу беседу, но постеснялся. Решил, что расспрошу о происхождении фамилии позже. Начал я почти официально:
— Почему об Уральском отделении РАН не говорят о том, что определило его судьбу?
— Что вы имеете в виду?
— Металл — это Урал. Именно от него пошла здешняя наука. Геологи и металлурги — уральская элита. Но в последние годы мало говорят о металлургии — неужели все в ней открыто?
— Я не специалист по металлургии…
— !?
— Грубо говоря, металлургия металлом не занимается. Она занимается рудами, шлаками, а когда металл появляется, его сливают и отдают машиностроителям, металловедам — вот вам металл, и делайте с ним, что хотите. Это вроде того, как вырастили скот или надоили молоко, и передали его потребителям. Строго говоря, полученный металл ни на что не годится, потому что он находится в таком виде, когда применять его нельзя. Допустим, дадут вам сляп весом несколько тонн, и что вы с ним делать будете? Пока не превратите вы его в рельсы, трубы или детали машин, толку от него нет. Так вот: Урал славился не только металлом, но и машиностроением. К сожалению, в 90-е годы разорили многие научно-исследовательские институты, многие заводы. Их скупали за бесценок. Я сам читал объявление, что продаются новые станки по цене металлолома. Это была трагедия Урала. Она продолжается и сегодня, потому что действующих машиностроительных заводов осталось очень мало.
— Отсюда и проблемы с металлом?
— Да, его большая часть идет на трубы, которые нужны, чтобы по трубопроводам нефть и газ куда-то увозить. Ну и на рельсы идет металл. Один метр рельса весит 76 килограмм. Метр железной дороги более 150-ти, а если еще взять и рельсовые скрепления, то получается более 200 килограмм на один метр. Вот и считайте: один километр — 200-250 тонн металла. Много идет на трубы, и, слава Богу, трубные заводы еще действуют. В Челябинске есть такой, и мы с ним сотрудничаем. Есть в Первоуральске, ну и в других местах… Но по существу, это не то, что хотелось бы!
— Что вы имеете в виду?
— В доброе старое время, когда был еще жив мой учитель академик Виссарион Дмитриевич Садовский, великий металловед, мы очень много работали с заводами. Было много разных сталей. Стоило ее чуть изменить по химсоставу, надо сразу же менять и методы термообработки… Сталь вроде бы одна и та же, но на самом деле очень разная… Когда говорят, что на 15-20 процентов сделали что-то лучше, я всегда к такой информации отношусь скептически. Возьмите обыкновенную сталь, почти не легированную. Прочность у нее 300, в закаленном 1800. Не на 20 процентов изменились свойства, а на 600 процентов! Допустим, она хрупкая, вы ее отпускаете, вместо 300 получаете 800, но зато ударная вязкость и другие свойства лучше, чем в мягкой стали… Металловедение и занимается этими процессами. В машиностроении были разные требования. К примеру, станина должна гасить колебания, значит, надо сделать такие стали, которые сами гасили бы эти колебания, чтобы не было резонанса. Резец должен быть острый, и, следовательно, металл другой… В общем, много было разных требований к металлам, к сталям, и мы этим занимались. Вроде бы занимались хорошо… А потом так случилось, что мы стали невостребованными.
— Вы имеете в виду начало 90-х годов?
— Да. И сейчас тоже. Очень много заводов растащили, они уже не существуют. Да и так получилось, что много внимания уделяется приборчикам, где металл и не нужен. Может быть, действительно, металла нужно все меньше. А тут еще Китай настолько нарастил выпуск железа, что сейчас грозит — мол, выбросим на рынок 50 миллионов тонн стали, и цены рухнут, как это произошло с нефтью.
— Слишком пессимистично звучит! Но все равно металл нужен?!
— Конечно. Мы можем сделать металл с любыми заданными свойствами. В основном мы занимаемся железными сплавами. Почему не алюминий, почему не магний? Потому, что сейчас, грубо говоря, полтора миллиона тонн металла выпускается, то 96 процентов это железо и сталь. 35 миллионов тонн — алюминий. 5-7 миллионов — медь и цинк, а остальные металлы — меньше миллиона тонн. Конечно, у нас в институте есть лаборатории, которые занимаются и алюминиевыми сплавами, и медными, и магниевыми сплавами. Есть очень хорошие результаты.
Несколько слов о металловедении: "В понятие "металлургия" входят литье и ковка, прокатка и порошковая металлургия, термическая и термомеханическая обработка. Термическая обработка стальных изделий внешне не эффектная, но очень эффективная технологическая операция, которая может существенно изменять свойства сталей (так называемый "четвертый передел"). В результате закалки можно повысить прочность и твердость стали в несколько раз, т. е. фактически получить новый, более прочный материал. В то же время можно в результате отжига понизить твердость стали, что позволит без лишних усилий вытачивать, штамповать детали. Способность стали существенно упрочняться в результате термической или термомеханической обработки широко используется на производстве. Практически все сколько-нибудь важные детали машин проходят те или иные операции термической обработки. Теоретической основой двух указанных операций является физическое металловедение".
— Вы стали и железу не изменяете? Кстати, есть еще такие научные металловедческие центры?
— В советские времена было три: в Москве, Свердловске и Киеве. Есть еще небольшой центр в Питере. Там в основном занимаются металлами для кораблестроения. В этой области требования очень высокие, причем международные. Мы с ними продолжаем сотрудничать. Тем более что сейчас идет разговор об освоении Арктики, а там нужны специальные материалы. У нас программа "Арктика" продолжает работать. К сожалению, ежегодно сокращают деньги на науку, и это очень плохо. Много "научных" денег идет в высшие учебные заведения — теперь это модно. А там некогда заниматься наукой, надо учить студентов — это ведь главное. Много закупили современных приборов, но они в вузах почти не используются, потому что у преподавателей и студентов нет времени, да и квалификации тоже. Иногда наши сотрудники ездят в Челябинск, там есть хорошие приборы, и учат хозяев, как нужно работать на современном оборудовании. Но за все нужно платить деньги, а Академии наук раз за разом сокращают ассигнования. Это ничто иное как уничтожение Академии.
— Это вы ощущаете на себе реально?
— Конечно. Буквально вчера прошел ученый совет. Директор сказал, что 95 процентов выделенных нам денег уйдет на зарплату. А что это значит? Отапливать здание надо, без электричества не проживешь… Уже о новых приборах и говорить не следует, но чтобы содержать старые, тоже деньги нужны! Да и без расходных материалов ничего не сделаешь… Если средств на зарплату уходит более 60 процентов, то это уже кризис в науке…
— Может быть, чиновники считают, что вы уже все сделали?
— Если они так думают, то их подпускать близко к науке нельзя! Да и вообще к власти… Существует масса нерешенных проблем, научных проблем, в металлургии и машиностроении, которые требуют внимания ученых. Таких областей в нашей отрасли множество — от дефектоскопии до использования в медицине. Перечислять их можно бесконечною Даже в нашем институте, если пройти по лабораториям, легко убедиться, насколько они актуальны и нужны.
— Согласен… А вы чем гордитесь особенно?
— Я пришел сюда еще студентом. У меня сохранился документ, который выдан в декабре 1956 года. Он свидетельствует, что я у Виссариона Дмитриевича Садовского делал курсовую работу. Потом начал делать дипломную. А он уехал на три месяца в Китай. Вернулся, вспомнил, что мною надо заниматься… А я ему говорю, мол, написал диплом. Он прочитал, похвалил и предложил работать у него. С 58-го года я здесь, никуда не уходил.
— Знаменитая "школа Садовского" на Урале?
— Он учился в Казанском университете. Распределился на завод в Златоуст. Там работал пять лет. И уже там сделал несколько работ мирового класса. Более десятка публикаций уже у него было. И когда в Свердловске организовали лабораторию металловедения, его пригласили сюда. Это случилось в 1935 году. Возможно, и меня он взял, потому что я из Златоуста… Там хороших два завода было, легированную сталь выплавляли. Опыт по тем временам бесценный. Так что "школа Садовского" рождалась на предприятиях. И он прекрасно понимал, насколько важен и даже необходим такой инженерный опыт.
Академик В. Д. Садовский о науке и практике:
"Ученым все чаще приходится иметь дело с прикладными проблемами. Это вполне естественно, и от этого не надо отказываться. По опыту работы в Институте физики металлов знаю, насколько полезно для постановки принципиальных исследований взаимодействие с Уралмашем, отраслевыми институтами. Но есть немало работ, которые не решают сиюминутных проблем завода или отрасли, а решают более общие проблемы. Поэтому я боюсь, что перевод совместных исследований на чисто хозрасчетную основу обернется гибелью настоящей науки. Люди разучатся заниматься фундаментальными вопросами, будут гнаться за финансовым обеспечением, и это лишит науку объективности. Наука должна быть свободной при оценке определенных ситуаций, проектов. Вот что мне кажется самым важным. И нельзя унижать науку, заставлять ученых ходить к "фирмачам" с протянутой рукой".
— Теперь вы во главе этой "школы"?
— Да, по существу он ее передал мне. В 82- м году я возглавил лабораторию. А незадолго до смерти, буквально за два месяца он настоял, чтобы меня избрали в Академию. Он добился того, что новая специальность появилась — металловедение. Так я был избран в член-корреспонденты Академии наук еще Советского Союза. А чтобы память о моем учителе осталась, я написал книгу "Академик В. Д. Садовский и развитие физического металловедения на Урале". В ней я попытался показать, сколь велика роль Садовского и созданной им научной "школы" в истории не только Урала, но и всей страны.
— Странно, но в монографии, сугубо научной на первый взгляд, я встречаю стихи?
— Это уже традиция нашего Института. У нас и спектакли ставились, и стихи писались по разным поводам — чаще всего юбилейным…
Из монографии:
"На торжественном заседании в актовом зале института грамоту о присвоении звания Героя Социалистического труда, медаль "Золотая Звезда" и орден Ленина академику В. Д. Садовскому вручал первый секретарь обкома КПСС Борис Николаевич Ельцин. В лаборатории по этому случаю написали поздравление:
День сегодня особый в Свердловске,
Дождались мы хороших вестей.
Наш герой академик Садовский
Сам встречает желанных гостей.
Зал как в праздники светом сияет,
Не скупясь сотни лампочек жгут
И друзья от души поздравляют,
Адреса несут.
Пускай лаборатория
Плодится и растет,
И новые теории
Садовский выдает.
И пусть же монографии
Скорей увидят свет,
Такой металлографии
Нигде на свете нет".
— Извините, но не могу не спросить: какое-то отношение фамилия имеет к пьесе Островского?
— Это старинная русская фамилия. В 1579 году она уже встречается в одной из рукописей. А лет через 60 упоминается, что в один из монастырей на Урале некий Счастливцев что-то не довез. Что именно, не пишется.
— Фамилия "уральская"?
— Да. Я понемногу пытаюсь изучить историю своей семьи. Мне кажется, это обязательно нужно делать каждому человеку.
— Почему?
— Не только из любопытства. За историей каждой семьи стоит история края, земли, страны, Родины. Подчас крошечные детали жизни, ее мгновения, способны раскрыть больше, чем исторические тома. Это достоверные факты, которые исказить невозможно, а потому они убедительны.
"Мгновения" — это своеобразное продолжение нашего разговора с академиком Вадимом Михайловичем Счастливцевым. Или пролог его. Можно считать по-разному, но главное в том, что "Мгновения" позволяют лучше представить судьбу нашего поколения, его борьбу, его страдания и радости, — все то, что именуется "Жизнью".
"Мгновения жизни" рождены воспоминаниями, которые разбросаны по памяти словно драгоценные крупинки золота в бесконечных песках пустыни. Наверное, действительно пришло время собирать камни…
"Я никогда не вёл дневников. Это не леность или отсутствие запоминающихся событий. Это есть печальный отголосок 37-го года и той осторожности, которой научила меня мама, так как наша семья пострадала в то время. Так я вспоминаю, как во время войны у школьников не было ни тетрадей, ни сносной бумаги вообще. Считалось большой удачей писать на обратной стороне так называемой "синьки", этой теперь уже прочно забытой копии основного чертежа, как сказали бы теперь, его ксерокопии. Из большого листа этой бумаги мама, сложив его в несколько раз, изготавливала что-то наподобие тетради или блокнота. Затем она внимательно просматривала остатки чертежа с тем, чтобы там не осталось ни названия детали, даже если это был простой болт, и ни в кое случае названия завода. За "разглашение" этих сведений могли запросто посадить в тюрьму. Все клочки бумаги с этими сведениями рвались на мелкие кусочки и сжигались. Я свято усвоил это правило. Даже сейчас все ненужные бумаги я рву на мелкие кусочки, прежде чем их выбросить…"
"Военная служба отца закончилась трагически. Летом 1937 года командарм Якир был осуждён и расстрелян вместе с маршалом Тухачевским. После этого началась "чистка" армии, которая не миновала и элитную дивизию имени товарища Якира. Многие офицеры этой дивизии были арестованы. В ноябре 1937 года отец был арестован и осуждён по печально известной 58 статье на десять лет лагерей. А мама с двумя детьми уехала на родину отца, в город Златоуст, к его матери, моей бабушке Агафье Счастливцевой. Другого места жительства просто не было. Мама вскоре поступила работать на Златоустовский инструментальный завод, старейший завод Златоуста, по своей основной специальности инженера-строителя, которую хорошо знала…"
"В 1957 году отца вызвали в Челябинский обком КПСС. Там работала комиссия под председательством М. С. Соломенцева. Когда отца спросили на комиссии, за что его посадили, он, довольно грубо сказал, читайте дело, там всё написано. "А ты-то, что ли не знаешь за что? — спросил его Соломенцев. — Я знаю, но в деле всё написано", — ответил отец. Тогда Соломенцев и углубился в дело, а потом попросил единственную женщину, секретаршу комиссии, выйти. И только после этого он выматерился и спросил: "Так только за это тебя и посадили? — Да" — ответил отец. Тут и остальные члены комиссии подняли головы и заинтересовались этим делом, за что, мол, этого грубияна посадили. А главное обвинение заключалось в хранении и в чтении запрещённой литературы, а именно, книг "Двенадцать стульев" и "Золотой телёнок" Ильфа и Петрова! А в пятидесятые годы эти книги переживали новое рождение, и любой интеллигентный человек запоем читал эти книги. Так что в пятидесятые годы это обвинение казалось анекдотичным! Тут можно заметить, что года два М. С. Соломенцев работал главным инженером на том же заводе в Златоусте, где работала моя мама. Там она была на очень хорошем счету в ОКС, е, так как проектировала многие строительные объекты. Конечно, Соломенцев знал её…"
"И в советское время, даже во время войны, по улицам Заречки по утрам пастухи гоняли стадо коров. Они выгоняли коров на опушку леса, где на полянах росла высокая трава, и где коровы могли за день её наесться. В середине дня хозяйки коров с вёдрами или бидонами направлялись к стаду, благо оно паслось в километре — полутора от дома. Хозяйки доили коров и с парным молоком возвращались домой. А вечером на улицах снова слышались крики и мычание коров, которые на ночь возвращались в свои дворы. Там их уже ждало так называемое "пойло", а хозяйки снова принимались за дойку. Почти все жители посёлка покупали молоко у таких хозяек, а не в магазине. Нужно также добавить, что всякие съедобные отходы: очистки, ненужную зелень с огорода, некондиционные овощи также шли на пищу скоту. Было практически безотходное хозяйство в пределах посёлка, так как навоз шёл на удобрение в огороды свои и соседские. Конец этой идиллии положили приказы Хрущева, запретившего содержать скот в городах. Этим самым Хрущёв подорвал хозяйство в громадном числе малых городов и посёлков…"
"Во время войны в Златоусте было очень голодно, так как он оказался, по существу, в блокадном состоянии. Через него проходила двухколейная железная дорога, которая связывала Урал и Сибирь с Европейской частью СССР, где шла война. По дороге непрерывным потоком шли военные эшелоны, очерёдность прохождения которых устанавливала Ставка. Подвоз продовольствия по железной дороге в Златоуст практически прекратился. Но тогда не было и грунтовых или шоссейных дорог, связывающих город с сельской местностью. Ближайшие сёла, в которых были или могли быть продукты, находились за 70-100 километров от города. Если учесть, что практически все автомашины забрали в армию, то продукты можно было подвести только на лошадях, так что на дорогу только в одну сторону требовалось не менее трех дней. Никто из сельчан не решался на такие поездки. В городе начался голод. Мама видела, что только с её завода каждый вечер на подводах увозили по 10-15 тел рабочих, умерших от голода. По неофициальным данным, появившимся уже после войны, смертность от голода в Златоусте была вторая после Ленинграда. Коренные жители, большинство из которых имели огороды, ещё как-то держались. Но в городе было много эвакуированных из западных областей Украины и Белоруссии, которых подселяли к коренным жителям в дома, в которых было хотя бы две комнаты. Среди них было много евреев, старые бабушки которых практически не знали русского языка. Жизнь этих людей была очень тяжёлой. Жизнь местных жителей была немного легче, так как большинство из них имели огороды, на которых, если хватало сил их обработать и засадить овощами, в основном картошкой, морковью и свёклой. Но их не хватало на жизнь, и если хватало сил, люди ходили в лес за грибами. Походы за грибами в лес, это особая глава в нашей военной жизни. Они подразделялись на утренние и вечерние. Пока была жива бабушка, мы с ней по утрам отправлялись на Косотур. Эта гора находится в четырёхстах метрах от дома, и лесники сумели сберечь от порубок, несмотря на то, что она расположена в центре города. Там мы могли собрать немного сыроежек, которые бабушка называла "синявками", и маслят. Но вскоре бабушка не смогла ходить, и все остальные походы связаны с мамой. В военное время на заводе работали по 12 часов в сутки с одним выходным днём в месяц. Мама старалась брать эти выходные в конце июля и в середине августа, когда ещё была хорошая погода, а в лесу были грибы…"
"Летом 1948 года, когда сестра пошла в 8-й класс, а я в 6-й, случилось знаменательное событие 6-я августовская сессия ВАСХНИЛ, озаглавленная "О положении в биологической науке". Её материалы широко освещались по радио и в печати. К этому времени я только что прочитал книгу академика Опарина А. И. "Возникновение жизни на земле", в которой, как мне казалось, аргументировано иллюстрировалась последовательность усложнения живых организмов на земле в процессе эволюции. Мне показалось, что многие выступления на сессии противоречили этому логическому построению. Но в восьмом классе на уроках естествознания стали разбирать и изучать результаты этой сессии и вдалбливать в головы учеников самые простые, а значит бездоказательные истины. По крайней мере, когда я возразил Лиде по поводу какого-то тезиса, а она свято верила тому, что ей говорили учителя, то она с обидой мне заявила: — А ты, когда вырастишь, станешь таким же реакционером, как академик Опарин. По-видимому, я ей возражал, ссылаясь на прекрасную книгу А. И. Опарина. На что отец сказал:- "Ладно, после того, как Вадим станет академиком, пусть его ругают". Я забыл об этой фразе на десятилетия. И вот когда меня 15 декабря 1990 года избрали членом-корреспондентом АН СССР, я поспешил приехать в Златоуст, чтобы поделиться радостью с родителями. Отец был тогда уже плох. Ему только что исполнилось 82 года. Дожить до такого возраста после десяти лет лагерей, это большое достижение! Но он напомнил этот разговор, добавив: "А ты, всё-таки, станешь академиком!" Я ему не поверил. Россия рушилась, что с ней будет через десяток лет, было покрыто мраком. В 2003 году меня всё же избрали академиком теперь уже Российской академии наук. К сожалению, родителей к этому времени уже не было в живых…"
"Мне запомнился последний экзамен на вступительных экзаменах в Университет, он был по немецкому языку. Очень много ребят, абитуриентов, уже "отсеялись", получив двойки по какому-нибудь предмету, они покинули университет. Впервые за экзамены, вся оставшаяся группа собралась вместе в одной аудитории перед экзаменом. Одна из абитуриенток, ей оказалась, как потом выяснилось, Люба Реднёва, спросила про требования на экзамене. Преподавательница ответила, что ей не стоит бояться экзамена, так как она знает немецкий язык, а вот тот парень, указала на меня, конечно, двоечник. Я уже взял билет. Отвечать на все вопросы я мог без подготовки. Я тотчас же поднял руку. На вопрос преподавательницы, что мне не понятно, я ответил, что хочу отвечать на билет. Преподавательница попросила меня вначале подготовиться. На что я, довольно нахально ответил, что раз она уже фактически оценила мои знания, то мне незачем готовиться. Преподавательница поняла, что допустила в отношении меня бестактность, и попросила подготовиться, добавив, что не добавит к оценке ещё один бал за "ответ без подготовки", как это иногда практиковалось. Но я вышел отвечать, и ответил на все вопросы. Тогда преподавательница сказала: "Я допустила бестактность. Человек прекрасно ответил на все вопросы, и я ставлю ему пятёрку. Так что не волнуйтесь, у нас нет ни к кому предвзятого мнения. Спокойно готовьтесь к ответу". Наверное, мне нужно было продолжать изучать немецкий язык, но я решил изучать с азов английский, как наиболее распространённый в мире язык. Теперь я плохо знаю и тот и другой…"
"…Я добрался до двухэтажного здания, которое стояло на особицу, на улице Комсомольской, и в вестибюле спросил у вахтёра, где сидит Садовский, Мне ответили, что он сидит на втором этаже. Я поднялся наверх. Дверь в одной из комнат, находящейся около лестничной клетки, была открыта, оттуда доносился какой-то гул. Я заглянул туда. Там три пожилых женщин работали. Две из них склонились над шлифовальным станком, третья стояла у окна. Я спросил у них, где сидит Садовский. Они ответили, что он сидит в кабинете напротив. Я, постучал в дверь, даже не взглянув на табличку, прикреплённую к двери. "Войдите", — услышал я и зашёл в комнату. В комнате было сильно накурено. У окна стоял письменный стол, по обе стороны которого расположились двое пожилых людей с папиросами во рту, они о чём-то оживлённо беседовали, мне показалось, что даже о чём-то спорили, доказывая свою правоту. За столом сидел человек в очках. Напротив его сидел другой. Оба курили. "Мне нужен Садовский, — прямо с порога заявил я. Человек в очках ответил: "Я — Садовский. Что вам угодно?" — Второй собеседник вынул изо рта папироску и с некоторым удивлением повернулся в мою сторону. Тогда я довольно нахально ляпнул: "Фёдор Петрович Рыбалко велел мне у вас делать курсовую. "Кто велел? Что значит, велел!" — почти закричал Садовский и привстал со стула. Меня такое поведение несколько озадачило. Мне показалось, что этот человек не расслышал, кто велел мне делать здесь курсовую работу. "Рыбалко Фёдор Петрович, — повторил я. — Если мне не верите, я могу дать вам номер его телефона, и вы можете позвонить ему сами". Тут мне показалось, что такой ответ ещё больше возбудил обитателя кабинета. "Да не надо мне никакого телефона, — почти закричал он. — Знаю я Рыбалко, в одном доме живём. Что значит велел?" Не знаю, чем бы закончилась наша беседа, но в неё вмешался второй обитатель кабинета, внимательно следивший за нашим разговором. " Подожди, Виссарион, — сказал он, — пусть молодой человек представится и объяснит, что ему нужно. Нам ведь студенты нужны". Оказалось, что рассказать я могу немногое. Кроме того, что я Вадим Счастливцев, студент четвёртого курса физмата, ничего путного от меня им услышать не удалось. Вскоре выяснилось, что металловедения я не знаю, так как нам его должны были начать читать только со следующего семестра, что такое шлифы, я тоже не знаю, и делать их не умею. Короче говоря, близилась минута моего позорного изгнания. Но тут слово снова взял второй человек, явно не хозяин кабинета. Только через месяц, уже проходя практику в лаборатории, я узнал, что вторым моим собеседником был Константин Александрович Малышев, человек, которого Садовский очень уважал. Никто другой, окажись он на его месте во время разговора, не смог бы, наверное, переубедить Виссариона Дмитриевича Садовского, первоначальным мнением которого было не брать такого нахала в свою лабораторию. К. А. Малышев спросил, откуда я родом, и, узнав, что я приехал из Златоуста, а мама работает на заводе имени В. И. Ленина, как-то хитро посмотрел на Садовского и убедил его взять меня на практику в лабораторию. Раз в неделю, по четвергам, я приходил в лабораторию, Вначале я делал шлифы, затем я начал их травить, не совсем понимая, что я делаю. Большую часть времени мне приходилось находиться в шлифовке, той самой комнате, в которую я впервые заглянул. В неё часто заходил Садовский, чтобы прикурить от электроплитки. Он внимательно поглядывал на меня. Вскоре он предложил мне проделать интересный опыт, чтобы выяснить, как быстро может протекать рекристаллизация в металлах после деформации… Результаты этого исследования и стали моей курсовой работой. Таким образом, в этой лаборатории под руководством В. Д. Садовского я выполнил курсовую работу, и он предложил мне выполнять у него и дипломную работу…"
"Дня через два меня в коридоре встретил Виссарион Дмитриевич и пригласил на следующий день приди к нему домой вечером. Увидев мой недоуменный взгляд, он добавил, что будет отмечать свое пятидесятилетие, поэтому приглашает всех сотрудников лаборатории к себе домой. Я был потрясен! Если судить по официальным документам, то я всего чуть более месяца работал в лаборатории, причем большую часть времени был вне ее пределов, и вдруг меня приглашают на такое знаменательное событие. Тогда-то я понял, что меня приняли в коллектив лаборатории. Я не буду описывать само торжество, у меня мало что осталось от него в памяти, я был просто потрясен и самим событием, и обстановкой квартиры, так сильно отличавшейся от бедной деревенской избы, в которой я только что проживал. Когда я возвращался домой, то одна из сотрудниц лаборатории, проработавшая там уже несколько лет, рассказывала мне о жизни лаборатории, которая была скрыта от меня, я узнал некоторые подробности о своих коллегах. И я окончательно почувствовал себя сотрудником лаборатории…"
Академик Вадим Михайлович Счастливцев работает над "Воспоминаниями". Уверен, книга получится интересной не только потому, что жизнь ученого наполнена уникальными событиями, но и благодаря литературному таланту, о котором, на мой взгляд, свидетельствуют те фрагменты рукописи, с которыми мне довелось познакомиться.
Читайте все материалы из серии "Чаепития в Академии"