Писатель, журналист, ведущий рубрики Pravda. Ru "Чаепития в Академии" Владимир Губарев побывал в легендарном подземном Горно-химическом комбинате в Красноярске-26 (Железногорск). В настоящее время историческая миссия комбината — защита Родины и участие в создании оружия сдерживания — завершена. Все производства переориентируются на гражданскую продукцию.
Термин "Мышь" среди работников не популярен, хотя известную поговорку они иногда используют. Имеется в виду, что под землей построен гигантский комбинат с реакторами и нитками радиохимических производств ради крошечного помещения, именуемого "Узел "П", где буквально по граммам и собирают диоксид плутония — "продукт 306", а в просторечии — "тридцатка".
Попытаемся пройти путем, которым урановые блочки из реактора путешествуют, чтобы превратиться в самую грозную ядерную взрывчатку.
Только факты: "Процесс переработки облученного урана начинается с растворения урановых блоков в аппаратах-реакторах АГ-5002. Где-то раз в семь часов громадный стальной ковш опускает блестящие металлические цилиндры в жерло течки аппарата-растворителя. Затем оператор на щите управления последовательно подает щелочной раствор для снятия алюминиевой оболочки и азотную кислоту для растворения облученного урана. Полученный "коктейль" содержит уран, трансурановые элементы: нептуний, плутоний, америций и кюрий. А также осколочные радионуклиды: цезий, йод, стронций, технеций и так далее.
В связи с высокой радиоактивностью технологических растворов все аппараты, насосы и трубопроводы являются герметичными и располагаются в каньонах, обеспечивающих биологическую защиту, а работники производственных цехов оснащены персональными дозиметрами. Полученную "дозу" строго контролирую дозиметристы службы "К".
Содержание плутония в облученном уране не превышает 1-2 процентов. Добыть эти несколько процентов плутония — все равно, что извлечь тонкую иглу из стога сена".
Но тем не менее работники завода это делали на протяжении многих десятилетий.
Из "коктейля" сначала осаждали урановую соль, потом ее очищали, осаждали плутоний и уже в форме оксалатной соли направляли его в узел "П" — на так называемую "прокалку". Тут и получали "продукт 306", тщательно соскребая его с поверхности фильтра. Учитывался каждый грамм плутония!
И, конечно же, здесь царила особая форма секретности. Все работы с плутонием выполнялись по правилу "двух-трех лиц", то есть всегда должно быть три человека: контролер, дозиметрист и оператор. Входную дверь в помещение, где находилась продукция, нельзя было открывать без сопровождающего. Правило касалось всех, в том числе и руководителей завода и комбината.
Из воспоминаний А. В. Огаркова:
"Технологический процесс был сложный и очень ответственный. Сменные операторы выполняли работу при помощи манипуляторов. Работали с еще влажным оксалатом плутония. Это, примерно, как из таза ложкой выскребать в кастрюлю манную или геркулесовую кашу. От рыхлости и влажности осадка зависело и время работы. Операторы в шутку называли эти манипуляторы "ухватами", сравнивая свою работу с хозяйкой, которая ставила ухватом чугунок в печь. И это точное сравнение, так как надо было поставить манипулятором в печь емкость, загруженную продуктом, с такой точностью, чтобы не вывернуть из емкости осадок для прокаливания в камеру.
Не менее трудной была операция пересыпки в транспортный стакан полученной "тридцатки". Нужно было измельчать в специальной воронке спекшийся продукт, добиваясь перемещения его в стакан через сито в дне воронки. Операция пересыпки разрешалась только по письменному распоряжению дежурного инженера-технолога.
Все надо было делать без непосредственного контакта руками с оборудованием камер. Например, нахождение транспортных стаканов в камере открытыми не разрешалось из-за гигроскопичности продукта. Все стаканы укомплектовывались полиэтиленовыми крышками. Операторы узла "П", не выбирая выражений, добивались виртуозного снятия манипуляторами крышки и установки ее обратно на стакан после засыпки порции продукта".
Кто-то из работников комбината придумал фразу о том, что узел "П" — это как раз та самая крохотная мышь, которую и породила гора. Однако этот "мышонок" способен любую гору поднять в воздух.
Образ, конечно, спорный, но он отражает реальность…
Стеснялись не мужики, которые вынуждены были ходить абсолютно голыми — даже носки и трусы положено снимать!- а девчата из санпропускника.
"Поначалу, вроде бы, адекватное требование вызвало много конфуза, — вспоминает Ю. В. Ольхин, — Ведь в санпропускнике работали женщины, да и какие: молоденькие девушки, которые страшно стеснялись голых мужчин. Отворачивались, кричали нам: "Бессовестные! Бесстыжие!". Но через некоторое время привыкли, и вскоре стали воспринимать нашу наготу как само собой разумеющееся. А вот на соседнем ГМЗ так и не смогли побороть это естественное смущение. Как-то не прижилось у них. Как ходили в трусах на рабочее место, наверное, до сих пор ходят…"
Так что в санпропускнике радиохимического завода "чужаков" узнать легко: если трусы не снимает, значит, с реакторного или гость. К последним у радиохимиков все-таки допускается послабление. Однако радиационный контроль такой же жесткий, как и у "своих". Исключений нет ни для кого.
В нашей повседневности сказочные сюжеты встречаются настолько редко, что каждый из них запоминается на всю жизнь.
Нечто подобное случилось со мной, когда я вновь попал в Железногорск. Здесь я убедился, что наша клочковатая, непонятная и суетная действительность еще способна удивлять своей неповторимостью, необычностью, сказочностью.
И, как положено, сразу же появляются свои герои, богатыри или чудаки, которые разматывают волшебные нити, ведущие в дремучие леса и подземелья, куда злодеи обычно прячут красавиц.
В нашем случае все это есть, так как речь идет о заводах, скрытых в горе, и о сказочном герое, имеющем фамилию, имя и отчество, а также вполне громкую должность. Это Петр Михайлович Гаврилов, генеральный директор Горно-химического комбината.
Мне кажется, именно о нем однажды сказал классик так: "Для того чтобы превратить мертвые сокровища в живую, полезную нам силу, необходимо иметь огромное количество дисциплинированной воли, научных знаний и технически умелых рук".
Всеми этими качествами и обладает мой собеседник.
Нашу беседу я начал с признания:
— Петр Михайлович, вы мне нравитесь тем, что сами не можете застыть во времени и другим не даете. Вы постоянно ставите перед коллективом новые задачи, и конца края этому процессу нет. Для нашего времени подобное поведение руководителя необычно — большинство предпочитает "отсиживаться в болоте", как однажды высказался легендарный Евгений Примаков. Вы же постоянно ставите новые задачи, которые на первый взгляд кажутся неосуществимыми. Три года назад мы с вами говорили о МОКС-топливе, я видел пустые выработки в "Скале", и, честно признаюсь, был убежден, что создать новое производство невозможно. А теперь оно есть! Фантастика! А что завтра?
— Опытно-демонстрационный центр, и эта задача, пожалуй, более сложная, чем МОКС-топливо. Сложная по-своему. В МОКСе преобладает все-таки точная механика. Очень сложное оборудование, требующее очень тонкой настройки, инновационное, и поэтому в нем много ноу-хау. А у Центра свои сложности, особенные, более фундаментальные.
В МОКС-топливе радиохимия играет главную роль. Это подготовка материалов, прессование, комплектация твэлов, очень сложные специальные печи и так далее. В общем, все, что присуще радиохимии. Из-за этого американцы отказались использовать такую технологию, так как велик сброс в природную среду радиоактивных материалов, а это недопустимо с точки зрения экологии. В 77-м году они законодательно запретили использование радиохимии для переработки активных материалов.
— И тем самым остановили развитие этой отрасли?
— Уровень радиохимии тогда был довольно низок, и им казалось, что повысить его невозможно. Слишком много было жидких радиоактивных отходов, и эта проблема тормозила развитие отрасли. Французы отчасти эту проблему решили. Высокоактивные отходы у них заливаются в жидкое стекло, потом в специальные контейнеры, которые отправляются на хранение.
Остаточное энерговыделение есть. Есть "узкие" места у этой технологии, но хранение в течение несколько сот лет она обеспечивает. Среднеактивные отходы они закачивают в цемент, а низкоактивные французы сегодня сбрасывают в Ла-Манш. Лежит труба двадцатикилометровая, по ней они и отправляют отходы в океан. Там они растворяются и, на первый взгляд, вреда природной среде не наносят.
— Англичане считают иначе. Да и наши специалисты с ними полностью солидарны. Насколько мне известно, даже в Баренцевом море фиксируются следы этих сбросов?!
— Я был свидетелем спора французов и англичан. Они перекладывали ответственность друг на друга. Им нужно было оправдаться перед норвежцами. Они в своем лососе обнаружили тритий, который как раз относится к низкоактивным элементам. С точки зрения радиации — не очень опасен. Однако живые организмы воспринимают его как водород, потому что тритий имеет дополнительный нейтрон по сравнению с дейтерием.
Что такое водород? Это один нейтрон. Дейтерий — это плюс еще один нейтрон. А тритий — плюс два нейтрона к ядру водорода. Заряд же "единица", как у водорода, а потому он внедряется в биологическую цепочку, и сразу же становится крайне опасен. У него полураспад чуть более 12 лет, и тут могут начаться самые разные генетические неприятности.
Без сомнения, тритий представляет угрозу для человеческого организма, а потому к нему следует относиться весьма осторожно. По крайней мере, нужны тщательные исследования.
— В общем-то, не имеет значения, чей тритий — французский, английский или отечественный…
— Наша технология принципиально отличается от французской и любой другой. У нас не будет вообще жидких радиоактивных отходов. Мы не сбрасываем ни йод, ни тритий, так как начинаем выделять их на стадии переработки топлива.
— За счет чего это получается?
— Французы берут тепловыделяющую сборку и начинают ее шинковать ножами. Есть у них специальные установки по рубке твэлов. Порубили, и все это в азотную кислоту — бултых! Все радиоактивные отходы растворяются в этой кислоте… А дальше уже пошла технологическая цепочка — на экстракцию, уран и плутоний в одну сторону, отходы — в другую, потом разделение плутония и урана, отходы тоже на высокоактивные, средне- и низкоактивные…
Такова технологическая цепочка. Укрупненно, конечно… В чем наше преимущество? Во-первых, мы применяем концентрированную азотную кислоту, а потому объемы растворения значительно сжимаются. Но до этого момента мы применяем ряд процессов, которые позволяют нам резко снизить объем отходов. К примеру, мы не рубим твэлы, а потому у нас нет замятий, которые неизбежны при рубке трубок. Мы их аккуратно режем…
— Думаю, подробности излишни?
— Технология запатентована. Интерес к ней очень большой. Дело в том, что кроме французов этой проблемой занимались в Корее и Японии, но там не смогли довести технологию до промышленного применения. Знают, что есть процесс перевода оксида урана и плутония в закись-окись, но делают это лишь в пробирках. Итак, в момент перехода одного состояния в другое происходит сброс йода и трития, и мы с помощью специальных устройств улавливаем и изымаем из процесса. Далее компактно закатываем… То, что французы гонят в Ла-Манш, мы обезвреживаем в самом начале.
Вторая принципиальная вещь — это концентрат. Мы применяем концентрированную азотную кислоту, которая позволяет очень компактно обращаться со всеми материалами. Вскрытие твэлов нам необходимо для того, чтобы не растворять оболочки. То есть по существу мы растворяем содержание твэлов, и работаем со смесью урана и плутония с радиоактивными отходами…
Высокоактивные отходы дает америций, это жесткое излучение. Свою долю вносят нептуний, цезий, стронций и другие элементы… Итак, концентрат. С ним можно делать уже все что угодно. Можно отдельно получать уран-плутониевую смесь, и уже потом формировать, не разделяя, повторно МОКС-топливо.
Сегодня как формируется МОКС? Отдельно плутоний, отдельно уран, потом они смешиваются. Новая технология позволяют уран-плутониевую смесь сразу, и мы ряд переделов исключаем. Понятно, что это экономически выгодно. Таким образом, можно использовать эту технологию в разных вариантах. Не случайно, французы, познакомившись с ней, назвали ее технологией не третьего поколения, а четвертого…
— Но ведь можно организовать с такой технологией и производство изотопов?
— Конечно. Мы предполагаем из смеси извлекать часть изотопов. Тот же америций-249 в чистом виде очень дорогостоящий элемент. На рынке у него очень высокая цена, потому что у него широкий спектр излучения, который так необходим в медицине.
Есть потребность на рынке и в других изотопах. В том числе на тритий, на цезий, на многие другие. Наша технология позволяет ряд изотопов извлекать для медицинских целей. Забыл сказать принципиальную вещь: разработчик технологии Радиевый институт имени академика Хлопина.
— То есть питерцы?
— Они стояли у истоков радиохимии, и сейчас продолжают оставаться первопроходцами.
— А "Девятка"?
— И до нее дойдем!… К счастью, в Радиевом институте остались ученые старой доброй советской школы. Они подрастили молодежь. Еще есть мощные радиохимики, которые эту технологию апробировали, они в ней уверены, довели ее до масштабов опытно-промышленной эксплуатации. Наш Центр — это промежуточная стадия между опытной и промышленной технологией.
Мы делаем первый пусковой комплекс. Производительность 5 тонн. Это точка отсчета. Мы должны "прогнать" весь процесс и убедиться в его работоспособности. Мы уже "прогнали" килограммовые объемы, на топливе всю технологическую цепочку проверили. Это сделано в Гатчине, там у института есть горячие камеры и установки. Все убедились, что технология работает.
— Действуете по старинке, как во времена "Атомного проекта СССР"?
— Мы всегда работали с Радиевым институтом и с "Девяткой", то есть с институтом имени Бочвара. После всех проверок и отработки на первом комплексе мы ставим дополнительное оборудование и выходим на производство 250 тонн, то есть получаем мини-завод с самой современной в мире технологией по радиохимической переработке отработавшего ядерного топлива…
А теперь о "Девятке". Владимир Иванович Волк полон сил, энергии, хотя ему 70 лет исполнилось. Мы с ним пересекаемся уже лет тридцать. Я реакторщик, но радиохимия идет следом, а потому мы тесно взаимодействуем. Мы предусмотрели так называемые "горячие камеры". В них мы будет отрабатывать отдельные элементы усовершенствования базовой технологии… Было очень сложно, так как два института на определенном этапе "схлестнулись". Это две научные школы, и каждая группа ученых была категорична, мол, давай только мое!
— Традиционно для крупных институтов!
— И это даже хорошо, потому что истина рождается в споре. Но мы-то производственники, а, следовательно, "забудьте индукцию, забудьте дедукцию — давайте продукцию!"
Хотя я и остепененный — доктор наук, понимаю суть научного спора, но как производственник понял, что пора прекращать дискуссии. Все уже ясно, и нужно, чтобы каждая группа шла в своем направлении, а не спорили друг с другом. Пришлось взять руководство на себя.
— Как это было принято в Средмаше!
— Да, именно так. Руководителем проекта назначили меня, и бессмысленные споры были прекращены — ответственность предусматривает и принятие решений. Каждый ученый, профессор и доктор наук заняты своим делом.
Конечно, они посматривают друг за другом, но работают в единой команде, и это главное. Кстати, в схватку между москвичами и питерцами ворвался Борис Федорович Мясоедов. Я понял, чем отличается профессор и доктор наук от академика.
— Чем же?
— Радиохимия — его родное дело. Те предложения, которые внес академик Мясоедов, качественно отличаются от всех предыдущих. И это сразу же подняло базовую технологию на новый уровень. Пока идея не реализована, но, судя по всему, мы перейдем на еще более высокий технологический уровень — будем работать без агрессивной среды… Впрочем, пока рано об этом говорить, но перспектива захватывающая…
— Значит, я был прав: Гаврилов реализует один проект, но уже озадачивает коллектив следующим?
— Не будем опережать события… Я хочу вернуться к отходам. Почему французы говорят о "четвертом поколении"? Наша технология позволяет отделить не просто высокоактивные отходы, а выделить из них долгоживущие, что позволяет их не захоранивать, а повторно направлять их в "быстрые" реакторы для дожигания. А стронций и цезий переводить в среднеактивные отходы…
Впрочем, это задача будущего, но я хочу подчеркнуть, что новая технология не исчерпывает себя, а остается конкурентоспособной и в будущем. Вот такая глобальная, сложнейшая научно-техническая проблема стоит сегодня перед Горно-химическим комбинатом, и мы полны решимости ее решать и решить. По моим прикидкам, нам потребуется пять-семь лет, чтобы завершить первый этап.
А потом построим еще два модуля, это уже будет полномасштабный завод, и проблема переработки отработанного ядерного топлива в России будет решена. Таким образом, топливный ядерный цикл будет завершен. Мечта атомщиков нескольких поколений будет осуществлена.
— Вопрос естественный: по праву ли то, что происходит у вас, называют "Атомным проектом №2"?
— То, что было сделано в Советском Союзе по созданию ядерного оружия, сравнивать с чем-то другим, на мой взгляд, не надо. Да, уровень интеллекта по решению задач сегодня высочайший, научно-технические решения, как говорится, "высшей пробы", да и технологии оригинальные, — все это так.
Бесспорно, отработанное ядерное топливо — это "ахиллесова пята" атомной энергетики, но называть решение этой проблемы "Атомным проектом №2" можно лишь тогда, когда человечество в полной мере осознает масштабы свершенного. А это случится, когда закончатся углеводороды, а возобновляемые источники энергии — солнечная, ветровая и иные — не смогут смягчить энергетический голод.
И тогда всем станет очевидно, что на ближайшие тысячу лет альтернативы замкнутому топливному ядерному циклу нет. Однако осознание этого придет нескоро. "Атомный проект" — это был вопрос о выживании нашей страны.
— А сейчас речь идет о выживании атомной энергетики…
— Да, это так.
— Все-таки аналогии, на мой взгляд, допустимы. Во-первых, работа с отработанным ядерным топливом — это оборотная сторона создания оружия, и было ясно, что ее предстоит решать. И, во-вторых, как и в "Атомном проекте" сейчас во главе проекта стоит руководитель предприятия, а ученые подчиняются ему. Совсем, как у вас сейчас. Так что сравнение возможно…
— Возможно, но не обязательно!… Кстати, на комбинате академик Анатолий Петрович Александров во времена "Атомного проекта" принял очень важное решение. Он тогда предложил новый тип реактора, мол, не нужно понапрасну выбрасывать в окружающую среду огромную энергию. Появился двухцелевой реактор, на котором вырабатывался плутоний и город снабжался теплом и электричеством. Это было революционное решение, которое впоследствии привело к созданию мощной атомной энергетики.
— На этой оптимистической ноте хотелось бы несколько изменить ход беседы и поговорить о борьбе, которая развернулась вокруг комбината. Подчеркиваю "вокруг", а не внутри коллектива. Я имею в виду всевозможные выступления в печати, собрания общественности, протесты "зеленых", — в общем, довольно бурную кампанию, цель которой торпедировать ваши новации. Что же происходит на самом деле?
— Кусают, щипают… В какой-то момент мне надоело, что меня постоянно цепляют по поводу атмосферы, воды, работы комбината. Ведь понятно, что в плане экологии произошли качественные изменения после остановки проточных реакторов в 92-м году. Я решил пригласить сюда специалистов Института безопасного развития атомной энергетики. Они тщательно поработали.
И результат был ошеломляющим: предприятия Росатома практически влияния на здоровье населения не оказывают, в отличие от большинства предприятий, принадлежащим другим ведомствам. Основное вредное воздействие — это химия, которая стремительно развивается в Красноярском крае, так приносит большой доход своим владельцам.
Данные комиссии широко обсуждаются, и даже врачи не раз говорили мне, что теперь им ясно, откуда берется ряд заболеваний, которые распространяются в крае. Кстати, они просят, чтобы работу по исследованию экологической обстановки мы продолжили. И когда теперь на комбинат и на меня начинаются нападки, я достаю толмуд, вот, мол, читайте — это заключения ученых, специалистов, большой науки.
Здесь все сказано: кто, где и когда загрязняет природную среду, а также каковы риски по онкозаболеваниям, по другим воздействиям на человека. В исследовании четко сказано, отчего в тех или иных районах края возникают заболевания и отчего в таком-то месте повышенная смертность.
Результаты этой большой работы были сначала доложены в Академии наук — Борис Федорович Мясоедов организовал специальное заседание, так как наш пример полезен и для других регионов страны, а потом презентация прошла и в Красноярске. Таким образом, был дан отпор многочисленным силам, которые всеми способами старались уничтожить комбинат.
— Вы говорите об этом в прошедшем времени?
— К сожалению, атаки продолжаются. Слишком много желающих опорочить атомную энергетику. Прикрываясь мнимой угрозой, пугая Горно-химическим комбинатом, эти люди творят весьма нехорошие дела, представляя большую угрозу населению.
Это и решение социальных проблем, и проблема безработицы, и перспективы развития. Однако сегодня они притихли, так как нет убедительных аргументов, а мы всегда готовы ответить на любые вопросы людей. Население начинает нам верить, а не заезжим гастролерам, которые прикрываются якобы заботой о природе.
— Чувствуется, что "зеленые" вас уже достали?! Но прежде чем окончательно разобраться с ними, пару вопросов. Вы постоянно ведете наблюдение за той же атмосферой?
— Конечно. Мы построили тепловую станцию Сосновоборске, которая снабжает наш город энергией и теплом. Она заменила тот реактор, который был остановлен в "Горе". Так вот, скажу, что воздух у нас чище, чем у соседей. И в прошлом, когда атомная станция действовала, и сейчас.
Вот только за тепло и энергию жители города платят в несколько раз больше, чем раньше. Так получается, что в Железногорске тепло дороже, чем в любом городе Красноярского края! Так атомщики платят за остановку реактора… Все годы, пока он работал, в городе был снег белый, и мы к этому привыкли.
У нас был гарантированный перегрев, а потому температура в домах всегда была комфортной. И второе: у каждого жителя была льгота по оплате тепла и энергии, как и положено в 30-километровой зоне вокруг атомной станции.
— В штатном расписании комбината есть водолазы, я встречался с ними, и они жалуются, что стало меньше рыбы, чем раньше, когда реакторы работали. У фильтров они доставали в прошлом по мешку за раз, причем и стерлядь попадалась, а сейчас пусто…
— Действительно, они "пострадали" после остановки реакторов, так как воду для охлаждения их из Енисея мы не берем. А у водолазов, которые следили за системой водоснабжения, случались и таймени — по крайней мере, мне об этом рассказывали. Ну, а сейчас рыба идет мимо…
— Течение у комбината по-прежнему намного сильнее?
— Да. Капитаны судов, идущих вверх по Енисею, знают об этом. Ну, а рыбаки любят это место, говорят, что рыба ловится возле нас неплохо.
— Будете делать новые выработки в "Горе" под новые производства?
— "Гора", безусловно, национальное достояние, и его надо беречь и сохранять. С другой стороны, "Гора" потребляет дольно много энергии, потому что прогон воздуха, обменная вентиляция, поддержание всего комплекса в рабочем состоянии требует серьезных затрат. Чтобы их уменьшить, внутри необходимо что-то размещать. Разные идеи есть.
Создание производства МОКС-топлива — первый шаг. Конечно, "Гору" надо использовать. Да, и психологическая составляющая важна — гарантия безопасности. 200 метров гранитной естественной защиты не требуют создания специальных колпаков, если разместить здесь реактор. Кстати, прямое попадание Челябинского метеорита наша "Гора" выдерживает. Я не знаю других производств в России, которые на такое способны.
Недавно я встречался со своими избирателями, они расспрашивали как раз о метеоритной опасности. Я сказал в шутку, что если начнется метеоритный дождь, то все жители Железногорска могут спрятаться в "Горе". Сказал в шутку, но это на самом деле так… Месяц можно там прожить. "Гора" обладает уникальным свойством: самодостаточностью. В ней можно полностью закрыться от внешнего мира, жить там месяц — запасов воздуха будет достаточно.
— Фантастика, конечно, но будем надеяться, что такое не потребуется… Кстати, столовая там хорошая, мы пообедали там вчера — понравилось!
— А мне рабочие пожаловались, что суп был холодный. Я попытался оправдаться, что не могу уследить за каждой поварихой, но тем не менее претензии принял, так как директор отвечает на все. В столовой, к сожалению, оборудование старое, будем его менять, чтобы у тех, кто работает глубоко под землей, суп все-таки был горячий…
— Мне кажется, что рано или поздно, но вы вернетесь к проекту подземной атомной станции. Кстати, об этом часто говорил академик Сахаров — он убеждал, что такие АЭС безопасны.
— Так оно и есть. По логике новый "быстрый" реактор БН-1200 на МОКС-топливе надо строить у нас. Да, капитальные затраты у "быстрых" реакторов выше, чем у "тепловых". Приблизительно на 30 процентов они дороже при той же мощности, но постепенно разницу можно снизить…
— За "быстрыми" реакторами идет большая наука, это ведь тоже следует учитывать?!
— Только "быстрая" энергетика способна использовать отработавшее топливо, и об этом тоже надо помнить.
— У меня такое ощущение, будто, приехав на комбинат, мы прикоснулись к будущему.
— Так оно и есть! Люди привыкли к тому, что живут в будущем, а им кажется, что в прошлом. Приезжают иностранцы, говорят: "европейский город", и добавляют: "здесь, наверное, живут очень богатые люди". Первая моя реакция — издеваются!
А потом пояснил, что у нас много зелени, широкие улицы, хорошие дома, что такое себе могут позволить только очень богатые люди. Очень важно посмотреть на себя со стороны, чтобы достойно ценить то, что у нас есть и как мы живем. Прекрасный город нам достался! А некоторые начинают цепляться к мелочам и не замечать главного…
— Еще хотел спросить о санкциях. Мне кажется, французы, американцы, англичане делают большую глупость, вводя их против нас?
— Я убежден в этом! То, что американцы навязывают нам, просто глупость. А еще пытаются говорить "с позиции силы" — двойная глупость. Кончится это плохо для них. Рано или поздно здравый смысл должен победить…
— Как известно, здесь было два директора — Микерин и Решетнёв. Один руководил комбинатом, а второй Центром спутников. Они однажды начали бороться с медведем и одержали победу, хотя академику Решетнёву это и стоило праздничной рубахи — она была порвана в клочья.
— Мишка был маленький, "подросток" еще…
— И тем не менее оба директора с ним справились. Думаю, когда здесь вновь появятся французы и американцы — рано или поздно это случится, так как они в этом заинтересованы — надо устроить им "медвежий ринг", чтобы они хоть чуть-чуть прикоснулись бы к сибирской мощи… У вас замечательные люди, энтузиасты, одно удовольствие с ними встречаться и общаться!
— Мне очень нравится коллектив, взаимоотношения в нем, и особо хочу отметить ветеранов. У них есть то, чего нашему поколению не хватает.
— Чего именно?
— Боевого духа, комсомольского задора, по жизни они всегда оптимисты. Причем ветераны и здесь, и на Сибирском химическом комбинате обладают этими качествами. Степан Иванович Зайцев был здесь четвертым директором. Он ушел из жизни на 96-м году. Всегда заражал своим оптимизмом.
Николай Сергеевич Осипов, родной брат Юрия Сергеевича Осипова — президента РАН, академика. Прошел войну с самого начала. Я себя отношу к школе Николая Сергеевича, вся моя инженерия прошла под его опекой. Он очень трепетно относился к нам, молодым инженерам. И даже после ухода на пенсию интересовался нашими делами.
Когда я был там главным инженером, обращался к нему за советом. У него была феноменальная память, но главное — у него было страстное желание жить полезно для людей. Они прошли войну, пережили невероятные тяготы, лишения, много боевых и трудовых наград, построили уникальный комбинат, и сегодня делают все возможное, чтобы жизнь в городе стала лучше.
— Чтобы жить долго, надо быть оптимистом!
— Это верно. Но и расчет нужен, на одних эмоциях не проживешь. С природой шутить нельзя, законы физики и математики недопустимо нарушать. Я говорю об этом, так как в наше время это делается слишком часто.
Ответственность не должна размываться, она не может быть виртуальной. Этому научил меня Осипов. Он никогда не повышал голос, никогда не ругался, но умел так поставить дело, что этого и требовалось. Это был великий главный инженер.
— Вы — доктор наук. Больше чувствуете себя ученым или инженером?
— Инженером. Мне было интересно решать физико-математические задачи, а потому я и защитил докторскую диссертацию. А потом уже и по техническим наукам, потому что все-таки был ближе к производству. Но в душе я остаюсь инженером.
Однажды я прочил интервью, которое давал Ландау. Ему был задан вопрос: "Кто будет осуществлять ваши идеи?" Лев Давидович долго думал, а потом ответил: "Эти, как их звать-то… а, вспомнил, инженеры!" Так вот я как раз из них, "этих самых инженеров"…
— Сегодня не модно в этом признаваться!
— Но без нас, инженеров, ни один механизм вращаться не будет. Как бы ни была прекрасна теория, какой бы сильной ни была физика и математика, пока не будет нормального инженера, который сделает необходимый прибор и нужное оборудование, ничего не получится. Без инженеров — никуда!
— Наконец-то я встречаю доктора наук, который гордится, что он инженер…
— Я даже не директор, я — сначала инженер. Когда ко мне приходят с очень хорошими идеями по экономике и говорят, что будет хороший экономический эффект от того или иного новшества, я оцениваю их прежде всего с инженерной точки зрения. К примеру, говорят, что будут возить отработавшее ядерное топливо в чугунных контейнерах, так как он дешевле на 30 процентов. Это, мол, подтверждают специалисты из Германии, у которых накоплен большой опыт.
С точки зрения экономиста и директора предложение прекрасное, но я сначала инженер, и я знаю, что есть холодноломкость, и при 20-ти градусах мороза чугун становится хрупким… Я обратился в Саров. Там провели расчеты и испытания. Берут контейнер и сбрасывают с 9-тиметровой высоты. Контейнер весом сто тонн ударяется о платформу, подскакивает, еще раз ударяется… В одном месте вмятина образуется, в другом, в третьем… Разгерметизация есть? Нет… Выход активности? Нет… Значит, все нормально… Затем берется штырь и на него бросают стальной контейнер. Образуется вмятина, но контейнер цел…
Я и говорю ребятам, которые предлагали заменить стальные контейнеры на чугунные, давайте проведем испытания ваших контейнеров при морозе в 40 градусов, хотя у нас бывает и пятьдесят. Кстати, абсолютный минимум у нас был зафиксирован 53,1 градуса. Не выдерживает контейнер, дырка образуется, трещина идет по всему корпусу…
И тогда я сказал, что пока я здесь, ни один чугунный контейнер на комбинат не попадет. Как только меня не обхаживали, как только не давили по всем каналам, не уступил. К сожалению, погоня за сиюминутной выгодой ослепляет людей. Чаще всего они никогда не проходили аварийные ситуации, а потому надеятся на "авось". Такой подход у нас неприемлем.
— И часто приходится сталкиваться с подобными случаями?
— Всякое бывает. Сначала нужно быть инженером, потом директором, экономистом, ученым, психологом, депутатом. Но сначала — инженером.
— Пожалуйста, еще показательный случай?
— Примеров много. Постоянно приходится сталкиваться с разными ситуациями. Сейчас, к сожалению, много приходится сталкиваться с судами. Дело в том, что система конкурсов привлекает всякую шпану, извините за выражение. И эти люди лезут в атомную энергетику.
Примеров тому не счесть. Один из последних: контейнер для МОКС-топлива. Выиграла конкурс одна из фирм. Изготовили, начали поставлять нам эти контейнера. 400 штук завезли. Цена вопроса — 500 миллионов рублей. Мне поступает информация, что внутри использован некачественный материал. Снаружи все хорошо, по документам тоже, но специалисты у нас опытные, сомневаются.
Расспрашиваю изготовителей, они заверяют, что все нормально. Методы неразрушающего контроля подтверждают, что все в пределах нормы. Но сомнения остаются, так как наши специалисты были на заводе-изготовителе и заверяют, что материалы некачественные. Понятно, я верю своим ребятам, знаю их квалификацию. Я приказываю контейнер разрезать, вскрыть и проверить.
Если все хорошо, то отдам свою зарплату, чтобы изготовили новый контейнер за мой счет. И такое распоряжение даже подготовил, показал тем, кто сомневался. Разрезали контейнер. Оказался не тот материал, качество сварки плохое… Если бы мы не проверили их, то они вскоре пришли бы в негодность да и бед могли наделать немало. Через суд заставляем переделать все контейнеры.
— И такие случаи не единичны?
— В год мы выигрываем в судах до двух миллиардов рублей. Именно столько стоит некачественная продукция, которую нам поставляют. А ведь мы должны пускать завод с новым топливом, обеспечивать им "быстрый" реактор, работать безопасно… Так что к конкурсам нужно относиться тщательно.
По своему опыту скажу, что лучше, когда побеждают предприятия "Росатома". Они делают качественно, делают добротно, и есть с кого спрашивать. То есть все еще работает система Средмаша. А люди со стороны сразу начинают банкротиться и исчезать.
— Уже добрых два десятка лет проводятся такие конкурсы. Был ли проведен анализ ситуации, их эффективность, их польза и их вред?
— Мне уже все ясно с конкурсами. Я знаю, как действовать, как бороться с недобросовестными клиентами. А ходить и пробивать чиновничью стену у меня нет желания и возможностей — просто нет времени.
— И последний вопрос: где нашли такую жену, которая разделяет ваши трудности, рядом с вами и в беде и в радости?
— Вопрос неожиданный, но отвечу. Вы же знаете, что самые крепкие браки — студенческие. Мы познакомились в институте на первом курсе. Дружили пять лет, на пятом курсе поженились. Живем счастливо уже 33 года. Она мне многие тылы закрывает.
Она инженер-теплотехник, и есть возможность многие вещи проговорить, прежде чем я принимаю какое-то решение. У женщин свой взгляд на этот мир, и многое они чувствуют острее, и в этом смысле она мне опора во многих вопросах. Особенно во взаимоотношениях на депутатском поприще. Я же директор, а потому шашку наголо и вперед, в атаку…
— Теперь мне понятно, кто один из кумиров — Ефим Павлович Славский, боец Первой Конной и министр Средмаша?
— И он, конечно, тоже…
— Вопрос о жене не был случайным. Вы больше заняты комбинатом, а она ближе к городу, к людям, к их повседневным проблемам…
— Да, это так. Связь комбината и города потерять нельзя, и сегодня будущее зависит от того, что происходит в городе. В нем "шалунов" очень много. Они хотят захватить власть в городе "Росатома". А от того, кто будет руководить, во многом зависит реализация всех наших проектов, потому что они проходят общественные слушанья. Если в городе будут командовать посторонние люди, то проекты не будут одобрены.
Чтобы этого не произошло, у города и комбината должна быть общая жизнь, одна судьба. Казалось бы, это очевидно, но были и есть люди, которые хотели развалить комбинат… С чего я начал здесь? Были люди, которые хотели захватить железную дорогу. Она всегда принадлежала комбинату. Но оказалось, что она нигде не зарегистрирована и ее пожелали приватизировать.
А это главная артерия комбината, по которой идут составы с топливом, материалами, продукцией. И если бы железная дорога стала частной, то пришлось бы за все платить ее владельцам. Уже один суд проигран, другой проигран… За аренду уже потребовали заплатить 11 миллионов рублей, и это был только первый шаг… Знаете, кто мне помог?
— Озолотить надо этого человека…
— Моя жена! Мы искали документы, где говорилось бы, что дорога принадлежит комбинату. Найти не можем, их нет во всех архивах. И тогда супруга читает документ о создании комбината №815, который подписан Сталиным. У него приложение на шести страницах. И на одной из них написано, что строится комбинат, а нему железная дорога. Плюс депо, плюс разъездные пути. Указаны сроки и ответственные…
Документ этот мы представили в суд, и решение было в нашу пользу. Иначе пришлось бы комбинат закрыть, так как люди хотели поставить шлагбаум на железной дороге и брать дань с комбината. Времена же были трудные, безденежные, а потому наверняка было бы принято решение о закрытии предприятия. Это была первая победа. С нее и начиналась моя работа в должности Генерального директора Горно-химического комбината…
У сказок всегда хороший конец — добро обязательно побеждает зло. Можно ли говорить, что это уже случилось в Железногорске? Пожалуй, надо ответить отрицательно, потому что, хотя и "виден свет в конце тоннеля", до выхода из него еще шагать и шагать.