Оскудение рыбных запасов Дона и Азовского моря привело не только к экономическим, но и социокультурным последствиям. На глазах исчезает образ жизни, который формировался на Нижнем Дону в течение столетий. В основе было главное, что давало низовому казачеству достаток, — рыбный промысел. Об этом Pravda.Ru рассказывает старший научный сотрудник Института социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра РАН, этнолингвист Татьяна Власкина.
- Татьяна Юрьевна, область Всевеликого Войска Донского исторически занимала территорию нынешней Ростовской области, половину Волгоградской, части Воронежской и Луганской областей и республики Калмыкия. Чем занимались казаки, помимо их традиционного "ремесла" — воинской службы на благо Отечества?
- Донское казачество всегда было неоднородно. Важнейшим (но не единственным) основанием для культурного разнообразия являются природные условия и тип хозяйства. До революции 1917 года на Верхнем Дону, где есть леса, где более холодные зимы и влажное лето, люди занимались зерновым земледелием. На более засушливом Среднем Дону и в Степном Задонье было более распространено животноводство, местами добывали уголь и соль. На Нижнем Дону занимались больше рыболовством.
Семья земледельца обычно была большой и состояла из четырех поколений. Главой в доме выступал отец семейства — старший по возрасту мужчина или его вдова.
У животноводов семьи могли быть как большими, так и маленькими. Рыбаку на Нижнем Дону выгоднее было иметь семью небольшую, обычно из двух поколений, и вот почему. Рыболовство способствует ранней капитализации. Рыбак мог за два-три года заработать столько же, сколько земледелец накапливал десятилетия. Продавали рыбу и оптом, и самостоятельно.
Рядом с местами лова были большие рынки сбыта, в том числе международные. В начале 19 века цена красной рыбы была от 10 до 20 рублей за пуд (цена лошади на Дону в то время- 15-20 рублей.) В конце 1890-х годов на рынки Ростова-на-Дону и Таганрога привозили рыбы на 20 миллионов рублей.
Для сравнения: вывоз хлеба по Дону для внешней торговли в 1860 году не достигал суммы в 11 млн рублей, а в 1845 году составлял всего 3 млн рублей.
Войско Донское было заинтересовано не только в воинах, но и в деньгах. Поэтому в 19 веке существовала льгота: внося определенную сумму, торговый казак мог откупиться от службы, однако воспользоваться льготой мог только один из членов семьи, что спровоцировало разделы.
Действие закона пришлось как раз на время наиболее интенсивного освоения дельты Дона, начатого в 18 веке. Земледельцам делиться резона не было. Иногда после смерти отца расходились "на свои хлеба" сыновья, которым к тому времени могло быть 60 и более лет. И делиться было сложно.
Закупали семенной материал, пахали, сеяли вместе. У рыбаков уже на стадии лова можно было разделить добычу (а значит и заработок) на индивидуальные доли, довольно рано возникала возможность откладывать на собственное хозяйство и "отделяться" от родителей.
- Что было для семей "золотым запасом"?
- Да в общем-то, как и везде — деньги, с той только разницей, что запасы в виде "капитала" были более характерны для низовий. Важно, что рыбацкий доход был почти круглогодичным, в то время как хлебопашцы могли пополнить мошну только осенью.
Отличались и продуктовые "фонды": рыбаки солили осетрину и белужатину, черную икру, селедку "в залом" (мера — мужская рука до локтя — прим.). Из рыбы делали балыки, вялили "на плат" и коптили. В обиходе семьи могло быть две-три бочки осетровой икры. Хозяйки считали, что на черной икре "хорошо поднимаются", то есть растут, дети и… утки: "вершок" — засохшую корочку икры из открытой бочки — отдавали на корм домашней птице.
Мелкая сухая рыбка — продукт довольно любопытный. Таранку и окуньков-чикамасов молодежь лузгала на гулянках как семечки. А еще, мелочь развешивали гирляндами под самой крышей, во время наводнений можно было в течение нескольких дней продержаться этими заготовками, сидя на чердаке. Если надо, ей могли даже топить печи, жечь вместо свечей.
Смрад стоял страшный, но, между прочим, он отгонял комаров и тараканов, отпугивал мышей, а говорят, и нечистую силу. Совсем "ржавую" (старую — Прим.) сухую рыбу в голодные времена могли растереть в порошок и сварить похлебку.
В доме земледельца "стратегический фонд" был иным: помимо денег, которые тщательно распределялись от урожая до урожая на все нужды семьи, в закрома ссыпался семенной хлеб, запасались мука, бобовые и зерновые, квашеная капуста, фруктовая "сушка", сухие молочные продукты, вяленое, копченое и соленое мясо, птица.
- Я слышала о том, что во время Великой Отечественной войны, перед самой оккупацией, на Нижнем Дону, в том числе в заповедных территориях, выловили подчистую всю рыбу — чтобы эти богатства не достались оккупантам.
- Старожилы мне рассказывали о том, что вместе с работниками колхозов на этот так называемый "излов" было брошено все трудоспособное местное население. Осетров, щук и другую рыбу ловили сетями, донными тралами, били сандолью (острога — Прим.), черпали сачками. Попадались редкостные экземпляры речных "долгожителей" — в частности, огромные сомы, у которых размер головы в широкой части доходил до метра.
- Возможность быстро разбогатеть на рыбе соблазняла многих людей, многие из них становились браконьерами. Эта "профессия" и сейчас процветает на Юге России. А как было раньше?
- До революции 1917 года рыбная ловля на Дону регулировалась Войском и Государством. Существовала должность смотрителя рыбных ловель, у которого была своя караульная команда — своего рода, группа вооруженных инспекторов. По тогдашним законам вся рыбная ловля, все рыбные богатства Дона принадлежали только представителям казачьего сословия.
Промысловые права представителей казачества и других сословий, а также вопросы размежевания донских и запорожских казаков были прописаны еще при императрице Анне Иоановне в начале 18 века.
Крестьяне не имели права пользоваться рыбными угодьями. Это вызывало постоянные конфликты. За лов рыбы крестьянин мог поплатиться своим имуществом, свободой и даже жизнью. Казачьи дружины, охранявшие рыбные территории, имели огнестрельное оружие и могли применять его на поражение.
В ряде случаев и сами казаки могли оказаться браконьерами. В законах Российской империи было четко прописано, где, когда, в какой сезон и какую рыбу можно ловить. Рассчитывались расстояния между крючьями на снастях, пояснялось, где можно ставить сети.
Во второй половине 19 века в низовьях Дона от протоки Каланча и до выхода в Таганрогский залив вся территория считалась заповедной. Здесь нельзя было ловить рыбу даже казакам, за ослушание они подвергались штрафам и наказаниям.
С другой стороны, было правило, по которому каждый человек мог ловить рыбу для собственного пропитания у своего порога, даже крестьянин. Чтобы пользоваться этим правом, люди старались поселиться у самой воды. Если посмотреть на карту, то по нахождению старых поселений можно определить самые продуктивные прежде места для ловли рыбы.
В таких условиях очень сложно было что-то не нарушить. Рассказывают, что в 1912 году в станице Елизаветинской долго не могли выбрать атамана, поскольку практически не было взрослых мужчин, не бывших когда-либо под судом за браконьерство. И это притом, что у казаков была земля не только на островах в дельте Дона, но и на материке, где были сенокосы, огороды, паслись табуны. Эту землю станичники выгодно сдавали в аренду.
Когда после революции 1917 года были отменены сословия и казачью землю отдали "тем, кто ее обрабатывает", то есть крестьянам-арендаторам, лов рыбы стал еще интенсивнее. В 1920-е годы рыбоохранная деятельность была непоследовательной и беспорядочной. Активисты Общества рыболовов-любителей жаловались милиции на то, что казаки их ловят и бьют, говоря при этом, что "революция сама по себе, а рыба все равно наша".
В ходе коллективизации рыбную ловлю все-таки "отрегулировали" и в одних и тех же рыбколхозах объединились бывшие соперники — казаки и иногородние дельты Дона.
В 1932–1933 годах государство особенно тщательно пыталось контролировать промысел. Вдоль берегов стояло оцепление, и работавшие на лове люди ничего не могли унести домой. Это были времена голода и для Нижнего Дона.
Рыбака, сходящего на берег, могли полностью раздеть и обыскать. Некоторые ухитрялись срезать "отхапы" — небольшие кусочки филе рыбы и проносить их, спрятав за щеку. В такие времена у людей, помимо страха перед законом, появляется естественный нигилизм и асоциальность. Мне кажется, с этого и начался наиболее острый период браконьерства, несравнимый с дореволюционным.
Отныне ловить рыбу могло только государство, причем так интенсивно, как только считало нужным. Массово используя снасти, которые сейчас признаются браконьерскими. Рыболов-колхозник имел только зарплату, пусть временами и неплохую. Однако ощущение, что ты сидишь на краю "золотой бочки", а тебе из нее отсчитывают крохи, далеко не всем нравилось.
С конца 1950-х годов, когда законы стали мягче, а уловы были все еще мощными, параллельно с колхозным ловом расцвел браконьерский. Во времена Сталина за кражу рыбы, которая считалась социалистической собственностью, равно как за вынесенные с поля колоски, серьезно наказывали. Срок мог составить от 5 до 10 лет лагеря, если выявлялся большой объем хищений, дело могло закончиться расстрелом.
В 1960-80-х годах за браконьерство уже давали 3, максимум 5 лет, а чаще всего ограничивались штрафом, порой… "неофициальным".
- Местные жители, с которыми вы встречаетесь, помнят изобилие Дона, Азовского моря. Сейчас, когда былые ресурсы по многим причинам утрачены, у людей есть ностальгия?
- Конечно. У меня когда-то даже были устно-исторические исследования под такой формулировкой: "Донская дельта в воспоминаниях о "золотом веке". Стоит только затронуть в разговоре с местными жителями эту тему, сразу начинают звучать мотивы конечности мира и Божьего гнева — "если ушла рыба, значит, приближается конец света".
Для них рыба — эта мерило счастливой, благополучной и правильной жизни. Несмотря на неудобства прибрежных поселений и тяжелый, порой опасный труд рыбака, это была традиционная жизнь, со своей сложной, но по своему гармоничной внутренней структурой. В этой пирамиде все базировалось на рыбе. Сейчас этот базис утрачен, и люди испытывают чувство грусти, тревоги и растерянности.
Когда в Южном научном центре РАН создавался Музей казачества, этнографии и культуры Приазовья, к нам потянулись жители. Они рассказывали о своих семьях, передавали в дар музею семейные реликвии и бытовые вещи. Приходили и пожилые мужчины, которые в молодости ловили рыбу, работали в рыбколхозе.
Почти каждая встреча заканчивалась просьбой: "Покажите рыбу". Мы шли в аквариальный комплекс, где на нашей научно-экспедиционной базе в искусственных условиях выращиваются осетры и белуги. Я видела, как замирая возле бассейнов мужчины, словно на молитве, снимали головные уборы, в глазах у многих стояли слезы.
Для старожилов дельты осетры — это не просто добыча, которую они теперь потеряли, и не просто доход, а нечто священное и навсегда утраченное.
Также по теме:
"Казак не тот, кто машет шашкой"
Россия. Казачество, которое мы потеряли
Беседовала