"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика Pravda. Ru. Писатель Владимир Губарев беседует с выдающимися учеными. Его сегодняшний гость — академик Леонид Ильин. Разговор пойдет об истории создания в СССР ядерного оружия, ядерных испытаниях на Новой Земле, Чернобыльской катастрофе и черной неблагодарности Украины перед российскими ликвидаторами.
Читайте также: Чаепития в Академии: Истина прекрасна и в лохмотьях!
Поражаюсь граням судьбы этого человека! В ней было и есть столько удивительных событий — великих и трагических, что представляет для литератора уникальную возможность через эту судьбу взглянуть на прожитый нами очень беспокойный век. И среди его участников — академик Леонид Андреевич Ильин занимает особое место. Звезда Героя Социалистического труда, Ленинская, Государственные и прочие премии сами по себе говорят о многом. А если добавлю, что ему еще было суждено вместе с коллегами получать Нобелевскую премию мира, то становится совершенно очевидным: пора об этом человеке рассказать подробно. Оговорюсь сразу: сделать это нелегко. Почему? Судите сами. Я начал наш разговор так:
— Сколько раз в жизни вы давали подписку о неразглашении государственной тайны?
— Совершенно невозможно ответить на этот простой, казалось бы, вопрос. Много раз. Очень много.
— Последний раз, по-моему, лет 25-30 тому назад, что позволяет раскрыть некоторые тайны…
— Не совсем, так как некоторые не подлежат разглашению пожизненно.
— В таком случае, поговорим о тех, о которых уже можно. Итак, был "Атомный проект СССР", и в нем существовал "атомный остров", на котором вы работаете до сих пор. Правильно?
— Верно.
— Рядом с вашим институтом находится Курчатовский центр, где создавалась первая атомная бомба, неподалеку уникальный Плутониевый институт, легендарная "Девятка", которую возглавлял академик Бочвар, и тут же атомное приборостроение. Вы — в центре. Как так случилось?
— Необходимо обратиться к очень интересным и важным историческим фактам. Когда было принято решение о начале нашего атомного проекта, начальником Главного военно-санитарного управления Красной Армии был генерал-полковник Ефим Иванович Смирнов. Этот человек был совершенно уникальный. Благодаря ему, его методологическим разработкам и героизму медиков 72 процента раненых во время войны были возвращены в строй действующей армии. Об этом мало кто знает, к сожалению.
Когда мы с ним встречались, он меня спрашивал: "А ты знаешь, кем мы победили фашизм?" Я говорю: "Ну, а как же: был советский народ!". — " Это так, — отвечал он. — Но знай: мы победили ранеными!". И когда возникла проблема создания атомного оружия — это было уже попозже немножечко, в 46-м году, когда решались конкретные вопросы уже работ в этой области, Смирнова вызвал Сталин. А известно из легенд, что Сталин очень так по-доброму относился к Ефиму Ивановичу, потому что тот всегда был готов для встречи с ним и отвечал на любые его вопросы, выполнял любые его задания.
Ефим Иванович, будучи начальником Главного санитарного управления Красной армии, а потом и министром здравоохранения СССР, прекрасно понимал, что создание нового вида оружия требует немедленно развивать работы по защите от его возможного воздействия.
— Уже случилась трагедия в Японии?
— Совершенно верно. 45-й год, август месяц — Хиросима и Нагасаки. А разговор у него примерно в ноябре месяце того же года. И Сталин ему: "необходимо создать какое-то учреждение научное, которое занималось бы разработкой всех проблем, связанных с защитой от атомного воздействия". Смирнов в это время был куратором строительства нового института — Института тропических инфекций. И он принял решение — этот институт преобразовать в то, что сегодня называется "Институт биофизики".
Мы оказались как раз в "атомном острове", где удачно и даже закономерно, сформировалась удивительная плеяда различных учреждений, занятых в Атомном проекте. Нашему институту в 46-м году была поручена эта совершенно уникальная проблема: защита войск и населения от воздействия ядерного оружия. И второе направление: разработка системы защиты профессиональных работников, занятых на производствах атомного комплекса страны, который, как известно, в Советском Союзе был довольно-таки широко развит. По моим оценкам, более миллиона человек в той или иной степени были причастны к нему.
— Ну, а вы, харьковский мальчишка, как попали в это пекло?
— Я окончил школу с золотой медалью, поступил в Питере в Первый медицинский институт. Поскольку у нас был организован военно-морской факультет, мы с 5-го курса перешли туда. После окончания вуза попал на Черноморский флот, где служил на боевом корабле. Начальник медицинской службы эсминца. Но была мечта — заниматься наукой. И в конце концов я организовал первую радиологическую лабораторию на Черноморском флоте.
— И когда было?
— В 1953 — 54-е годы. И после этого у меня появилась возможность работать в одном из институтов Военно-морского флота, в медико-биологическом отделе, которые занимались проблемами защиты от атомного оружия. Я стал старшим научным сотрудником этого закрытого военно-морского института.
— "Закрытого" — до сих пор?
— Конечно.
— Значит, для вас Новая Земля, и первые испытания — как родной дом?
— Конечно. Первое испытание в 1957-м году.
— Испытание в бухте Черной, не так ли?
— Поразительно! Откуда это вам все известно?
— Я тоже давал разные подписки, но срок их кончился…
— В нашем коллективе было очень много талантливых людей. Именно тогда я понял, что всегда необходимо иметь ассимиляцию специалистов — это физики, радиохимики или химики, дозиметристы, естественно, медики и биологи. В нашем коллективе было очень тесное сотрудничество специалистов различных профилей. Наша задача во время испытаний сводилась к тому, что нужно было исследовать проблемы, дозиметрического плана.
Как после подводного атомного взрыва или подводных атомных взрывов, радиация воздействует на биоту заливов и моря. Мы занимались донными отложениями, и сделали довольно-таки многие интересные, мне кажется, исследования. Но, к великому сожалению, в 90-е годы все эти материалы были уничтожены. Кстати, без каких-либо оснований для этого. А этот уникальный материал был одним из первых в мире.
— Ваши впечатления от взрывов? Что запомнилось особо?
— Ощущений и впечатлений, конечно, много. Но самое сильное, пожалуй, от испытаний на Семипалатинском полигоне. Был один уникальный взрыв ядерного устройства в горе, штольня была специальная. И вдруг после этого взрыва гора — сотни тысяч тонн! — поднялась вверх, метров на 50-60, и опустились. И на нас пошло облако… Стало понятно, какая мощь в этом ядерном устройстве…
Хочу обязательно отметить, что испытания были всегда блестяще организованы. Было очень четкое взаимодействие между специалистами различных профилей. Все было очень четко рассчитано. И должен сказать, что ни одного случая лучевой болезни при испытаниях ядерного оружия не было. Хотя есть, как вы знаете, различные на сей счет домыслы… Я заявляю это ответственно, поскольку мы контролировали все случаи лучевой болезни, которые случались в нашей стране., так как мы все время были радиологическом центром Советского Союза.
— Но как же как?! Вы начинали с Военно-морского флота, а там, как известно, были страшные катастрофы и облучения! Гибли люди… Очень дорогую цену мы платили за ядерный флот… Вы же занимались этим!?
— Напрямую… И вся эта сложная история началась для меня с гибели линкора "Новороссийск". В это время как раз я служил в Севастополе.
— А я жил с отцом там. Он был военным летчиком, командовал одной из частей в Крыму…
— Да что вы?!… Насколько мир тесен… Значит, ночью нас подняли по тревоге. Мы вышли на баржах, и спасали тонущих людей, а точнее уже не тонущих людей, а тех, которые уже утонули. Это была страшная трагедия в Севастополе. К сожалению, до сих пор она очень мало известна. Я глубоко убежден в том, что кроме официальной версии о том, что корабль подорвался на мине, оставшейся со времен Великой Отечественной войны, были и другие причины…
— Боевые пловцы?
— Да. Итальянские террористы подложили фугасы под днище, а потом подорвали их. Вполне реальная гипотеза. Все это требует исследований. Хочу сказать, что в той трагической ситуации лучше всего себя проявили медики. Они моментально организовали на берегу приемный пункт, принимали всех пострадавших, оказывали первую помощь, госпитализировали. Так что во время этой трагедии на флоте я получил первый опыт. Но во время моей службы никаких радиологически опасных событий не было.
А вот уже в Институте биофизики мы с ними столкнулись. Это, конечно же, гибель людей и переоблучение личного состава атомных подводных лодок. Таких у нас было два очень серьезных случая. Частично моряки были госпитализированы в Первый военно-морской госпиталь в Ленинграде, а наиболее тяжелые пострадавшие поступили к нам. Мы являлись радиологическим центром Советского Союза, в нашей клинике пострадавшие проходили довольно-таки сложное лечение. К сожалению, несколько моряков погибли. Они были убиты радиацией. В то время еще не было эффективных способов лечения, хотя в то время наши медики сделали все от них зависящее, чтобы спасти моряков…
— Об этом практически ничего неизвестно!
— Все моряки, которые были на атомных подводных лодках и пережили все эти трагедии, давали подписку о неразглашении на всю оставшуюся жизнь. В последние годы секретность немножко снята, и определенная несправедливость устранена. Это были настоящие герои. Мы-то знали детали, я их рассказывать, естественно, не буду…. У нас проблем очень серьезных было много.
Стояла задача — восстановить ретроспективно радиационную ситуацию на атомной подводной лодке во время аварии. Там было довольно-таки интенсивное облучение, и точку приложения действия радиации нам нужно было очень точно выяснить. Мы занимались расчетами вместе с коллегами из Военно-медицинской академии. И мы сделали довольно-таки большую работу, потом вышла специальная монография по такого рода поражением. Она, конечно, для специалистов, и там подробно и обстоятельно рассказано обо всех аварийных случаях на подводном флоте.
— Помню то время, когда привозили экипажи подводных лодок, и в санатории под Москвой их подлечивали, а потом, как ни странно, снова отправляли на подводные лодки…
— Да, так было. Это ведь были совершенно уникальные люди. И не только как специалисты, но и по силе духа, по ответственности перед государством и народом. Мы разработали специальный препарат, надо было проверить его переносимость. Исследование мы вели на личном составе двух атомных подводных лодок в Северодвинске, которые возвратились после 60-суточного пребывания в местах, достаточно отдаленных от нашей страны.
Это были совершенно особые люди. Несмотря на тяжелое психофизиологическое состояние — все-таки они находились в замкнутой объеме в течение очень длительного времени, к нашим работам все они отнеслись в высшей степени ответственно и были страшно в них заинтересованы, потому что психологически очень важно. Ведь если есть на лодке или корабле препарат, который может защитить от лучевой болезни — это совершенно другое состояние души.
— А как вы вышли на этот препарат?
— Это тоже очень интересная история. Мой близкий друг профессор Николай Николаевич Суворов, крупнейший наш химик-синтетик, работал в Московском химико-технологическом институте. Он длительное время занимался проблемой радиозащитных препаратов. Суворов развивал одно из направлений защиты. Создание препаратов такого рода — сложнейшая проблема, которая до сих пор еще до конца не разрешена во всем мире. Есть тысячи исследований, написаны тысячи статей, десятки тысяч исследователей занимались разработкой препаратов для защиты от лучевой патологии, от лучевой болезни.
Да, есть вещества, которые называются радиопротекторы, их нужно принимать до момента облучения, если ты знаешь, что будет та либо иная радиационная ситуация. Например, при взрыве, скажем, атомной бомбы, если войска преодолевают какую-то территорию, и там все заражено. Тогда препарат, конечно же, действует. Либо, допустим, при аварии на атомной электростанции. Тогда нужно давать такие препараты. Были десятки различных вариантов таких препаратов у нас и за рубежом… Это очень сложная и дорогая работа. Мало кто знает — между идеей создания препарата и до аптеки, где вы можете его купить — проходит как минимум 10 лет. Я напоминаю о сроках и стоимости создания препаратов, чтобы показать: история нашего коренным образом отличается! Это своеобразное исключение из правил! Итак, однажды вечером я приехал с работы, и часов в 11 ночи звонит мне Николай Николаевич.
И говорит: "Слушай, ты знаешь, у меня возникла одна идея. Давай с тобой подумаем, как ее можно было организовать". Он на следующее утро ко мне приехал и нарисовал на доске структуру химическую нового вещества, которое он придумал. Ну о механизмах я говорить не буду — это отдельный совершенно разговор. Он синтезировал этот препарат вместе со своими сотрудниками. И это уникальное событие мало кому известно у нас в стране.
Мы между началом работ по синтезу препарата — в основном это было в лаборатории Николая Николаевича Суворова — и итогами наших испытаний на личном составе атомных подводных лодок прошло ровно 3 года. Мы работали, конечно, достаточно интенсивно. К этому времени были проведены очень большие и широкомасштабные испытания на войсках. Мы получили препарат малотоксичный. Сейчас он есть на всем нашем атомном флоте, на объектах атомной промышленности, атомной энергетики, ну и в других местах, о которых можно просто только догадываться.
— Лежит и ждет своего часа?
— Сейчас ни одна атомная подводная лодка не может выйти в море без наличия этого табельного препарата. Идея такова — раз я уже об этом говорил — очень важно, когда личный состав знает, что в случае какой-то неприятности он примет препарат, что у него достаточно высокая эффективность от гамма-нейтронного излучения. Детали сейчас не так важны, важно то, что этот препарат обладает очень небольшой токсичностью, и, в частности, не влияет на операторскую деятельность. А как вы понимаете, это имеет очень большое значение.
О ядерной войне. "За 5 тысяч лет человеческой истории только 292 года на Земле не было войн, а 15513 больших и малых войн унесли почти 4 миллиарда жизней. Но то, что может случиться на нашей планете, разразись ядерная катастрофа, не идет ни в какое сравнение с тем, что пережило человечество за всю свою историю. Для того чтобы представить, что может произойти сегодня в результате преднамеренного или случайного возникновения ядерной войны, следует вспомнить, что мощность взрыва крупного термоядерного заряда превосходит мощность всех взрывов, произведенных в течение всех войн, которые вело человечество. Подсчитано, что жертвами всеобщей ядерной войны, а она будет только такой, если возникнет ядерный конфликт, могут стать два с половиной миллиарда жизней на Земле"
— Возникает странное ощущение: раздав населению этот препарат, можно начинать ядерную войну — просто какой-то подарок для агрессора!
— Нет, никак нельзя. Дело в том, что этот препарат лишь один из элементов защиты. Когда мы его создали, он был совершенно секретным препаратом по понятным причинам. В Америке — аналогичная ситуация. Если ученые создают радиопротектор высокоэффективный — это считается как антиоружие. И об этом имеет право знать только Президент Соединенных Штатов и начальник медицинской службы Министерства обороны (вот такие у них секреты!). Сейчас наш препарат уже он рассекречен, без, конечно, его структуры. Он работает только в условиях, когда имеется аварийное облучение.
Что это означает? В любой аварийной ситуации либо взрыве атомного оружия, и так далее, главное — дать этот препарат сразу же, ну в течение буквально первых минут. То есть в тех случаях, когда ясно, что имеются высокие мощности дозы, которые приводят к развитию лучевой патологии. Но парадокс заключается в том, что при низких дозах эти препараты не работают. Здесь есть свой механизм, он нами хорошо изучен. И поэтому мы заняты были поиском препаратов, работающих в условиях низких мощностей и доз.
— За эти работы группе сотрудников была присуждена Государственная премия, а Ленинская за что?
— Как известно, у ядерного оружия есть много различных модификаций. Я как-то обратил внимание на одну из публикаций в американской прессе о том, что там создали новую модификацию атомной бомбы. Это, в сущности, была такая мини термоядерная такая бомба. И нужно было как можно быстрее решить проблему с защитой от ее воздействия. Американцы планировали использовать новое оружие против наших танковых группировок.
О ядерной войне: "Одна из основных целей применения этого изуверского оружия сводится к обеспечению в интересах агрессора немедленной потери дееспособности облученных людей. Для этого необходимо, чтобы жертвы данного оружия были облучены в сверхсмертельных дозах, то есть, образно говоря, в таких дозах, когда человек убит, но еще не умер. Практически немедленная потеря дееспособности человека наступит только в том случае, когда он будет облучен в дозах, вызывающих т. н. церебральную (мозговую)форму лучевой болезни. Такие уровни доз, по оценкам американских специалистов, характеризуются значениями порядка 3 000 — 8 000 рад и более.
Поражение центральной нервной системы (и прежде всего тканей головного мозга) в этом случае сопровождается потерей координации движений или атаксией, шоком, конвульсиями и комой. При этом смертельный исход в зависимости от величины полученной дозы облучения может наступить в течение нескольких часов или ближайших дней. Только нейтронное оружие способно вызывать такого рода поражения".
— Людей убивают, а техника остается в целости и сохранности?
— Совершенно верно. Был проведен достаточно большой комплекс работ. Я был научным руководителем. И мы создали целую систему защиты от этого вида воздействия. У нас был очень большой опыт, так как мы хорошо изучили действие гамма-излучений и нейтронов. Нейтроны обладают достаточно сложными биологическими воздействиями и особой проникающей способностью. Мы создали целую систему защиты. Деталей рассказывать я не буду. Нас было шесть человек, чья работа была отмечена Ленинской премией.
— Леонид Андреевич, да вы опасный человек?
— Почему же?
— Они говорят: атомную бомбу взорвем! А вы в ответ: а мы создали систему защиты! Они — мы всех ваших людей в танках т домах уничтожим нейтронами! А вы в ответ: мы придумали, как их защитить! Нет, вас американцы не должны любить!?
— А нам, ученым, не любовь нужна, а сотрудничество. Во имя мира и против ядерной войны.
— И хорошо, чтобы это кончалось Нобелевской премией?
— Предыстория эта весьма любопытна. Здесь огромная, конечно, заслуга двух людей — академика Чазова Евгений Ивановича и Бернарда Лауна, кардиолога из США. Во время холодной войны возникали у некоторых горячих голов идеи использования термоядерного оружия против нашей страны. Впервые они возникли еще после взрывов в Хиросиме и Нагасаки. Мы знали, к примеру, о плане Дропшоп, который предусматривал одновременный удар по ряду городов Советского Союза. Так что вопрос защиты для нас был всегда актуальным. 70-е и 80-е годы прошлого столетия были очень напряженными. И два ученых пришли к выводу о том, что необходимо создать такое медицинское сообщество, которое лучше кого-либо другого понимает в этих сложнейших вопросах.
Но постольку в то время было еще очень мало специалистов в нашей узкой области радиационной медицины, Евгений Иванович Чазов меня привлек в качестве эксперта. Был еще Михаил Ильич Кузин, академик нашей академии, участник Финской войны, блестящий хирург. И трое американцев — Б. Лаун, Э. Чевиан и Д. Мюллер. Первая встреча у нас была в Женеве в отеле "Ричмонд", где мы в зале Наполеона в течение двух суток вели очень бурную дискуссию по организации этого движения.
К первому конгрессу мы провели многочисленные расчетные оценки, поскольку мы знали достаточно хорошо биологическое действие атомного оружия. Независимо от нас этими работами занимались различные ученые за рубежом. Важную роль сыграла наша работа с Джозефом Ротблатом. Он был в свое время председателем Пагуошского движения. А до того он был членом Манхэттенского проекта.
Мы с ним договорились о следующем: давайте возьмем одну версию, одну модель ядерного удара. Это один мегатонный заряд взрывается над городом-миллионником. Что произойдет? Независимо друг от друга все рассчитали. И когда мы встретились вновь, выяснилось, что наши оценки различались только на 10 процентов!.
— Мегабомба над миллионным городом? И что остается?
— Одномоментно погибнет порядка 350 тысяч человек, остальные обречены на гибель, потому что не останется никакой медицинской помощи.
— Страшно… Я читал книгу, которые вы написали вместе с Е. И. Чазовым и А. К. Гуськовой, о последствиях ядерной войны. Фрагменты из нее, которые я использую в нашей беседы, производят ужасающее впечатление. Так и случилось, когда книга увидела свет?
— Книга была дважды издана на пяти языках. И у меня была косвенная информация о том, что ее читали даже самые первые лица соответствующих государств.
— Им полезно читать такие книги!
— Вдруг мне сообщили о том, что наша движение представлено на соискание Нобелевской Премии Мира. Было около ста претендентов. И вдруг мы получаем сообщение о том, что нашему движению "Врачи против ядерной войны" присуждена Нобелевская премия. Мы ее получали вместе с Евгением Ивановичем…
- В Осло?
— Там. Получали в торжественной обстановке вместе со своими коллегами.
— Во фраках?
— Да. В костюмерной Большого театра нас одели соответствующим образом. В Осло все было очень торжественно, интересно. Премия коллективная, а деньги реальные, и они были потрачены, конечно, на дальнейшее совершенствование организационной формы деятельности движения "Врачи против ядерной войны".
О ядерной войне: "Никого не должно оставлять равнодушным, что милитаристская пропаганда пытается внушить людям, что военная сила и в будущем останется самым действенным орудием политики, что ядерная война не только мыслима, но даже в определенных условиях целесообразна, и в ней можно рассчитывать на победу. Поверить на минуту в "обыкновенность" ядерной войны, поверить, будто она не несет ничего чрезвычайного, значит, сдаться на милость тем, кто хочет превратить нашу планету в подобие ада, значит, разувериться в достижимости разумных отношений между людьми или, еще хуже, убить волю к тому, чтобы на нас с вами не закончилась цивилизация, чтобы с нашей жизнью не оборвалась история.
Мы, врачи, верные клятве Гиппократа ограждать наших пациентов от всего, что может угрожать их жизни, в силу нашей профессии знаем, что означала бы ядерная война, радиация, лучевые болезни, ожоги, ранения. Мы считаем, что правду об этих истинных опасностях вправе знать все".
— Удивительно: наши ученые получают Нобелевские премии мира, сначала медики, а потом физики — я имею в виду группу, которую возглавлял академик Юрий Антониевич Израэль, наш общий друг, и об этом известно лишь узкому кругу. А о некоторых лауреатах, весьма сомнительных, кстати, трубят на каждом углу и постоянно. Я имею в виду, к примеру, и нашего Горбачева и такого борца за мир, залившего кровью Ближний Восток. Жаль, что так происходит!
— Безусловно. А ведь в этих премиях коллективный труд наших и американских ученых, а также в них участвовали немецкие и австрийские коллеги, японцы. Было создано очень интересное содружество ученых. Появилось общее понимание того, что если кто-то попытается, не дай Бог, применить это оружие, то моментально будет страшный уничтожающий ответный удар.
— Хотелось бы задать еще один вопрос, очень важный. Вы встречались, конечно, с выдающимися нашими физиками, создателями оружия. С кем встречи запомнились особо?
— Я знал практически всех. Первым назову нашего легендарного ученого Юлия Борисовича Харитона. Мы встречались по нашим совместным делам. Он детально интересовался любыми разработками. Причем не в общем виде, а конкретно. У нас с ним было несколько деловых встреч, меня поразила его широчайшая эрудиция в области науки, которую он не должен был знать — в области медицинской науки и биологии. И это на меня произвело большое впечатление. Были у меня встречи и с Флеровым, и с Аврориным, и с Трутневым, и с Забабахиным, и со многими другими. Я могу перечислять очень много наших замечательных ученых.
Должен сказать, что все эти люди совершенно уникальны: всю свою жизнь отдали стране, у них не было никаких личных амбиций и интересов. Между ними какой-либо жесткого противодействия, желания насолить друг другу и тому подобного не было. Почему? А потому, что была общая задача. Им нечего было делить. Это напоминает мне судьбу моряков одного корабля. Есть командир, есть его старший помощник и есть несколько служб: артиллерийская, БЧ — 2, БЧ-1, штурманская служба, торпедная и так далее. И каждый занимается своим делом. И нет никакой конкуренции. И ее не может быть, потому что какая конкуренция между штурманом и артиллеристом?!
То же самое, при создании ядерного оружия. Если вспомнить всю историю атомного проекта, то можно много нового узнать нового о наших уникальных ученых. Большинство из них — это ученые, бессребреники. Я вам приведу один только пример о Юрии Алексеевиче Трутневе. В 90-е годы, когда нечего было, грубо говоря, кушать, академик, Герой Соцтруда, лауреат всевозможных премий, один из создателей нашего термоядерного оружия Юра Трутнев у своего коттеджа в Арзамасе-16 сделал огород, чтобы выращивать картофель.
— Научный руководитель Челябинска-70 академик Аврорин сделал тоже выращивал картошку на даче, и мне хвалился, что получает ее больше, чем его подопечные бомбоделы!
— Евгений Николаевич, конечно, гениальный ученый! Я очень счастлив, что у нас с ним очень добрые отношения. Этот человек никогда много не говорит, но очень много делает для науки. Он выдающийся теоретик. Его работы сейчас уже стали широко известными в той части, в которой это можно публиковать. К счастью, их имена становятся известными в стране. Это очень важно для подрастающих поколений.
О ядерной войне. "В истории Земли было немало экологических потрясений. Поднимались горные хребты, высыхали моря, передвигались континенты, наступали ледниковые периоды, приводившие к массовому исчезновению целых видов животных и разрушению крупных экосистем. Однако никакие экологические катаклизмы прошлого не могут сравниться с уничтожением цивилизации в результате ядерной войны".
— Вы родились в Харькове?
— Да.
— С первых дней аварии в Чернобыле?
— Там и встретились с вами.
— Мы много говорили об этой трагедии. Вы выпустили честную и очень хорошую книгу "Реалии и мифы Чернобыля". А что сегодня вы хотели бы сказать об этой беде? Какой главный вывод?
— Вопрос очень сложный. И отвечать на него непросто.
— Вам? Одному из тех людей, что поистине спасли Киев в мае 86-го?! Впрочем, напомните о том событии для тех, кто не знает, как два ученых из Москвы — академики Израэль и Ильин — взяли всю ответственность на себя за судьбу многомиллионного города…
— Такие эпизоды запоминаются на всю жизнь. А было это так. 6 мая я находился на площадке атомной станции в бронетранспортере. Как раз подходили к развалу. И по радиотелефону мне звонит Иван Степанович Силаев, председатель госкомиссии. Очень такой интеллигентный, и вдруг он со мной таким необычным голосом: "Товарищ Ильин, немедленно прибывайте в штаб". Ну, мы развернулись, приехали в Чернобыль. Там Силаев мне говорит таким совершенно жестким и официальным голосом: "Немедленно вылетайте в Киев на заседание Политбюро. Вас ждет товарищ Щербицкий". Я спрашиваю: "По какому поводу?" "Я, — говорит, — не знаю, не знаю, это вам видней". Ну, я полетел, значит, в Киев. Сразу же. Даже не имел возможности переодеться.
Выхожу из вертолета, два стандартного типа молодых человека меня встречают, сажают в черную "Волгу" и привозят к зданию ЦК партии, где я неоднократно бывал по роду своей работы здесь, в Чернобыле… Это был примерно час дня… Я вхожу в зал заседаний. Поразительная картина! Тут все Политбюро во главе со Щербицким, все секретари ЦК и другие руководители Республики.
Щербицкий поднимается, выходит из-за стола и подходит ко мне, здоровается. На него все посмотрели, как на какого-то ненормального, почему он со мной здоровается? Я ему говорю: "Мне неудобно, что я, понимаете, в таком виде, но меня срочно к вам вызвали". Он лишь кивнул, мол, все нормально… Речь продолжалась где-то минут 15. Она сводилась вся к тому, что: " вот, понимаете, в Москве неправильно понимают наше поведение. Как будто здесь паника. Никакой у нас паники нет. И если, значит, вы, Леонид Андреевич, будете там в Москве, если у вас будет встреча с Николаем Ивановичем Рыжковым, вы ему объясните, что здесь мы, так сказать, в общем, делаем все, от нас необходимое…"
— В Москве не верили, что из Киева идет правдивая информация? Но почему обратились именно к вам?
— Николай Иванович Рыжков — тот самый человек, который спас десятки тысяч людей, приняв лично решение об эвакуации 30-километровой зоны. Когда шел разговор о ситуации в Киеве, это было 3 мая, мы были в штабе вместе с Юрием Антониевичем Израэлем. Звонит Рыжков. Разговаривает с Силаевым. Спрашивает, видимо, в таком тоне, достаточно раздраженном: "Что там происходит в Киеве?" Ничто толком ответить не мог, и в конце концов отвечать пришлось мне.
Я говорю: "Обстановка там довольно-таки напряженная, но, тем не менее, она не представляет опасности". Рыжков мне говорит: "Товарищ Ильин, мы будем пользоваться вашими консультациями", и повесил трубку. Такова была предыстория вопроса.
— Как известно, Щербицкому докладывали обо всем, что происходило в штабе и обо всех переговорах с Москвой…
— Щербицкий, конечно, знал об этом разговоре, а потому он мне говорит на заседании Политбюро: "Леонид Андреевич, нам очень важно знать ваше мнение по следующему поводу. Мы рассматриваем вопрос об эвакуации города, в частности, детей и школьников". Я говорю: "Вы понимаете, что это будет эвакуация не детей и школьников, это будет эвакуация всего населения города. А почему только Киев? В Чернигове и в Житомире ситуация сложней". "Нет, нет, только Киеве"… Я еще не знал, что к этому времени они уже вывезли своих детей и внуков…
Вдруг открывается дверь, и входит в зал академик Израэль. Щербицкий спрашивает: "Юрий Антониевич, а ваше мнение по эвакуации Киева? Он говорит: "Ни в коем случае!". Щербицкий просит нас после обеда написать официальное заключение по поводу эвакуации Киева. Нам дали несколько листов бумаги с секретными всевозможными аббревиатурами. Мы работали несколько часов, и весь документ уложился на одной страничке. Каждое слово, как вы понимаете, было тщательно взвешенно.
В конце перед своими подписями: "Считаем целесообразным организовать периодическое информирование население через средства массовой информации, с участием ученых и профессионалов"… Итак, мы в 11 часов ночи заходим в кабинет Щербицкого, все члены Политбюро на месте. Юрий Антониевич протягивает наше коллективное творчество. Как сейчас помню, Щербицкий взял двумя пальцами этот листик, и просит председателя Совмина Украины Ляшко зачитать его. Тот вслух читает.
Это было как гром среди ясного неба, потому что все ожидали, что мы скажем, мол, давайте, эвакуируйте город!… Потом Щербицкий открывает сейф и говорит: "Этот документ особой государственной важности. Вот сейчас мы его послушали, и мы будем принимать решение, конечно, так, как нам рекомендуют ученые. И вся ответственность лежит на них…"
— К счастью, к вам прислушались. Если бы началась эвакуация Киева, то случилась бы новая катастрофа на Украине.
— Так и было бы… А история нашего документа почти детективная. 15 лет прошло. Однажды мне звонит Израэль и говорит: " Давал интервью японской телекомпании. И журналист протянул тот самый листок, который мы с тобой писали для Щербицкого. Ты знаешь, я был не только ошеломлен, я был удивлен тем, что как это могло произойти чисто фактически. Значит, японцы за какие-то большие деньги купили у оставшихся там деятелей после развала страны этот документ…"
— Леонид Андреевич, почему вы отказываетесь ездить на Украину? В Белоруссии бываете, довольно часто в Гомеле, где радиологический центр. Что же случилось с Украиной?
— Это связано с очень простыми вещами. Нельзя оскорблять людей, которые кое-что сделали для народа Украины. Я это говорю не общие фразы, это не высокопарные слова. В свое время, когда мы были в Чернобыле членами правительственной комиссии, я неоднократно на заседаниях этой комиссии говорил, что, друзья мои, все технические аспекты аварии забудутся буквально через полгода. А вот то, что радиационная обстановка останется неприятной на столетия, и об этом нужно обязательно разъяснять людям. Меня никто не слушал.
Но случилось так, как я и предсказывал. Мы примерно знаем, что там технически произошло, хотя есть разные мнения. Ну, а Чернобыль до сих пор еще "жив" во многом из-за радиационных проблем. И тогда на Украине "назначили" двух "виновных" — вашего покорного слугу и Юрия Антониевича Израэля. Мы были выбраны "мальчиками для битья". Нас объявили персонами нон-грата города Киева. Люди, кто занимались шельмованием, сделали себе карьеру, стали даже дипломатами. После этого события мы с Израэлем условились, что больше нашей ноги в Киеве не будет, пока нам не принесут извинений.
— То есть официальных извинений нет до сегодняшнего дня?
— Нет.
— Жаль… И в заключение хочу задать, может быть, странный вопрос. Наши достижения по созданию ядерного оружия и атомной промышленности мы по праву называем "великим". И они, безусловно, связаны с системой защиты от ядерного оружия, которая создана в нашей стране. Этим можно гордиться?
— Я могу четко сказать "да" в той части, что касается медико-биологических средств. Биофизики страны и врачи сделали все возможное, чтобы защитить народ и страну. Я хотел бы, чтобы власть имущие, руководство нашего государства не только знали это, но и прислушивались бы к мнению ученых, всегда им доверяли.
Читайте также:
Обычная война в разгаре, ядерная — на подходе
Лесные пожары "воскресят" Чернобыль