Во всем мире творится правовой беспредел. Дела часто переворачивают с ног на голову по политическим мотивам. Но почему такое творится в России, когда нет политического и даже вообще никакого заказа? Зачем прокуратуру лишили надзорной функции? Зачем в таком случае она вообще нужна? Почему этому не рад и руководитель Следственного комитета?
Обо всем этом и многом другом главному редактору "Правды.Ру" Инне Новиковой рассказал член Совета по развитию гражданского общества и правам человека при Президенте Российской Федерации, главный редактор журнала "Правозащита" Евгений Мысловский.
Читайте начало интервью:
Евгений Мысловский: закон поворачивают правоприменители
Как делают статистику преступности и раскрываемости
Член СПЧ: почему нельзя доверять статистике преступности
Почему сидят невиновные? Судебно-процессуальные абсурды
Правозащитник: почему судят и приговаривают ни за что
— Евгений Николаевич, следственно-судебный беспредел случается по всему миру, осуждение невиновных все-таки происходит не только в России. Случаются и факты предвзятого отношения к нашим гражданам за рубежом.
— Там всякое может быть. В таких случаях часто могут быть и какие-то политические моменты.
— Таких примеров много, самый известный — следствие по рейсу МН17. Там же с самого начала есть только одна версия, они только пытаются доказать виновность России.
— Там чисто политические дела. Это же все понятно. Тут даже оспаривать нечего.
— А следователь может руководствоваться политическими делами?
— Следователь, конечно, руководствоваться должен установлением истины. Но дело в том, что на практике все обстоит намного сложнее. А там ведь даже как такового следователя нет, там же комиссия. Поэтому даже не понятно, кто работает, что делают.
Когда, скажем, у нас случаются всякие аварийные ситуации с самолетами, то есть следователь. Он собирает все эти факты, изучает все детали и принимает конкретное решение, выносит заключение: есть вина кого-то, нет вины и т. д. А там нет следователя как такового, и даже никто не знает, что происходит. Все от фонаря. Там они что-то лепят такое, что им нужно. То же самое — с отравлением в Солсбери, они лепят, как хотят.
— Это, конечно, уже другая история, это политика уже. А те 50 дел по невинно осужденным, которыми вы занимаетесь, как-то связаны с политикой или со статистикой раскрываемости?
— Самое обидное, что ни в одном из этих дел нет политического заказа. Просто сидит следователь, которому в голову что-то втемяшилось, и он все лепит по своему усмотрению. Было такое, что к нему приходят и говорят: "Это не мы совершили преступление. Вот преступники, вот они". Принесли даже от них заявление, даже оружие они сдали. А следователь отбрасывает это все: "Нет, вы будете сидеть. Я сказал, что вы будете сидеть, и вы будете сидеть".
Это просто страшно. Вообще, страшно даже мне — бывшему следователю, следователю советского разлива. Если бы то, что творят сегодня следователи, было в то время, я клянусь, что прокуратура это выявила бы. И как только прокуратура выявляла бы подобные вещи, сразу выгнали бы, а то и посадили. Сегодня такого нет. И это, кстати сказать, к вопросу о законах.
Кому-то очень мешала прокуратура, и ей постепенно урезали полномочия. Теперь прокуратура не имеет никаких рычагов воздействия на следствие. Дошло до того, что председатель Следственного комитета Бастрыкин обращается в нашу Государственную Думу: рассмотрите и верните вопросы полномочия прокурору по надзору за следствием. Потому что у самого Бастрыкина уже нет сил.
— Зачем Бастрыкин хочет вернуть надзор над собой? И почему он не может собственных следователей утихомирить, в рамки поставить?
— Он не над собой, а за следствием надзор просит установить. Сейчас ведь установлено законом, что следователь практически неприкасаемый, никто не может вмешиваться в его работу. Когда пришел в прокуратуру в 1969 году прокурор района Михаил Трофимович Курилин, он сразу мне сказал: "Есть здесь статья 127-я УПК, где написано, что следователь несет всю ответственность за принимаемые решения. Всю ответственность. И запомни, меня могут вызвать в райком партии, там могут нашуметь, что-то наговорить. Я вернусь и дам тебе какое-нибудь указание, ты его выполнишь, а потом окажется, что незаконное, отвечать будешь ты. Поэтому запомни, ты должен выполнять только мои письменные указания, никаких других указаний я тебе давать ни в каком виде не буду, не имею права. Я же не сумасшедший, чтобы дать тебе письменное указание о принятии незаконного решения".
Вот так нас воспитывали, учили том, что следователь несет ответственность. Но мы работали все время под надзором прокурора. Прокурор проверял каждый наш шаг, каждое действие. А сегодняшние прокуроры приходят, что-то они видят, выявляют какие-то нарушения, особенно если им жалоба пришла. Но что они могут? Они могут только написать следователю, что вы должны устранить эти недостатки. А следователь может взять эту бумажку и выбросить.
— А что же тогда прокуратура вообще делает-то сейчас, если у нее нет функции надзора?
— Вот! Я об этом и говорю. Сегодня прокурору оставили только функцию поддержания государственного обвинения и небольшой элемент надзора над дознанием. А следователь в принципе на сегодняшний день посылает всех куда подальше и делает то, что сам считает нужным.
У Бастрыкина было создано специальное управление так называемого процессуального контроля, процессуального надзора. Но беда заключается в том, что, опять же, кадры решают все. То есть это невозможно, это беда Следственного комитета, за который Бастрыкин очень переживает. Я с ним неоднократно разговаривал на эту тему.
Читайте окончание интервью: