Консерватизм Православной Церкви вызывает недоумение и несогласие у светских людей. И мне хочется пояснить, почему православная традиция сознательно позиционирует себя в качестве консервативном, почему такие, казалось бы, естественные призывы меняться в современной культуре и общественной жизни не вызывают восторга у церковных людей. Первая причина консерватизма церкви состоит в том, что христианство — историческая религия, то есть вера, базирующаяся на историческом событии, когда Иисус Христос пришел на землю и пострадал за людей. Это событие уникально, неповторимо. И любой символ веры, то есть краткое, исключительно емкое изложение христианства, редакций которого с I по V век существовало немало, неизменно включал указание времени этого события: "При Понтии Пилате".
В этой конкретной адресации к определенной точке пространства и времени, когда мы верим не просто в отношения между Богом и человеком, но и в событие, — смысл консерватизма Православной Церкви. Ведь, действительно, человек не в силах менять прошлое, и чем ближе к этой точке, тем значимей событие для церковного человека. На Христа ведь тоже можно смотреть по-разному — и глазами фарисеев, и глазами толпы. Толпа во Христе видит нечто вроде Кашпировского: генератор чудес, генератор гуманитарной помощи. Это эгоистическое отношение, ибо от него всегда можно легко перейти к другим объектам обожания и почитания: если здесь не получил — пойду к шаману. А фарисеи — те видят в явлении Христа угрозу сложившемуся порядку вещей.
Действия Понтия Пилата в отношении Христа рассудительны, он ищет политической выгоды. Больше всего римского наместника во Христе шокирует претензия на знание истины. Понтий Пилат — человек образованный в той мере, в какой мог быть образован человек времен заката Римской империи. А философия того времени — философия скептицизма. Никто не может знать правду, знать истину не дано никому. Вот что на разные лады склоняли эклектические римские философские школы. А тут некий странствующий поэт утверждает: "Я пришел на землю, чтобы принести свет истины". И это побудило Понтия Пилата обронить: "Что есть истина?". На самом деле это даже не вопрос, а попытка уйти от него — здесь важна интонация. Она, должно быть, отражала убеждение, что ответа просто быть не может. И, поддавшись на выкрики толпы, Понтий Пилат отдает Иисуса Христа на пытки и позорную смерть на кресте.
Таков порядок, что христианином может считаться только тот, кто смотрит на все глазами апостолов. Причина двоякая, даже троякая — во-первых, апостолы, в отличие от всех, даже очень уважаемых людей последующих столетий, — самовидцы событий, их свидетели. Свидетели тоже могут быть разными, но тут следует вспомнить, что в прежнем контексте Ветхого Завета есть одно слово, которое звучит очень странно: "мартирос", "мартир". На русский язык книжники перевели это слово как "мученик", но оно имеет и другое значение — "свидетель". В русском восприятии эти два значения слились воедино. Дело в том, что в архаичном и даже средневековом судопроизводстве была такая практика: если некий человек приглашался в качестве свидетеля на суд по серьезному делу и от его свидетельства зависела жизнь или смерть обвиняемого, то свидетеля подвергали пытке. Отсюда и выражение "подноготная правда". Логика такая — если ты даешь показания, по которым может быть убит человек, нужно убедиться, что ты говоришь правду. "Доносчику — первый кнут!". Вот и апостолы через свою боль, через свою смерть засвидетельствовали то, что они увидели во Христе. Один французский философ 17-го столетия говорил: "Я доверяю тем свидетелям, которые дали себе перерезать горло, но не отступились от своего свидетельства".
Из 12 апостолов только Иоанн умер своей смертью, остальные были убиты и до самой смерти свидетельствовали существование Христа и свою любовь к нему. Хотя бы поэтому их свидетельства должны быть для церкви нормативом.
А любовь — самое консервативное из человеческих чувств. И с этим тоже связывается консерватизм церкви. Ведь если есть любовь, то она старается не изменить, а сохранить, и поэтому в православной традиции не было сознательных и коренных реформ. Да, в православии были тихие перемены через века, но они не были натужными, не делались в 500 дней.
Есть и другие мотивы церковного консерватизма, вполне современные. Чтобы понять, что имеется в виду, представьте, что вы долго стремились в свой родительский дом, с которым у вас связаны дорогие воспоминания, детали прошлого. Приезжаете к бабушке или старенькой маме. А она встречает вас на пороге избы и говорит: "А я евроремонт сделала!". Сомневаюсь, что вас это обрадует.
Я считаю, что церковь должна оставаться полюсом консерватизма в современном динамично меняющемся мире. Потому что человек не может без каких-то ориентиров, и для психического здоровья нации необходимо, чтобы хоть где-то, в чем-то была устойчивость, ведь нельзя ходить все время рискуя провалиться в болото. Есть радость узнавания, когда из долгого путешествия приходишь в родной дом и все находишь на своих местах — книжку, записку. Когда заходишь в храм, тоже происходит радость узнавания. И это тот якорь, который держит человека в изменчивом мире. Современный мир постоянно меняется, но, как сказала Марина Цветаева: "У меня есть право не быть собственным современником". Это право человека — выпадать из контекста современности. Право не сводить все к сиюминутным отношениям — общественным, культурным, экономическим. Человек имеет право выбирать, чьим современником он хочет быть: Филиппа Киркорова и его жены или Андрея Рублева, Достоевского или Жириновского.
И церковь именно потому, что она совершенно сознательно считает себя, скорее, голосом прошлого или голосом вечности, дает возможность человеку стереоскопически смотреть на мир, перестать быть телеприсоской, взять дистанцию по отношению к современности.
В свое время Цветаева замечательно говорила: "Читатели газет — глотатели пустот". Но она ведь жила до эпохи телевидения. А что бы сказала, если бы увидела наше телевидение?
И я хочу сказать, что церковь со своим консерватизмом не тормозит прогресс, не в этом дело… Она дает человеку шанс остаться человеком, посмотреть на мир иными глазами. Кстати, не могу оторваться от той же Цветаевой… В одном из своих писем она выносит такое суждение: "Тот свет — вещи иначе освещенные, иначе увиденные". И продолжает: "Доколь живо это выражение в русском языке, жив и сам язык, жив и русский народ". Это оценка возможности увидеть вещи инако освещенные, не случайно ведь в иконе обратная перспектива, особое построение пространства.
Светская пресса считает упертость церкви признаком ее нежизне-способности. В московских газетах любят порассуждать на темы "трупного окоченения Православной Церкви", которая "не учитывает веяния современного дня", "любуется своей историей" и так далее. Но ведь высвечивать факты можно по-разному. И устойчивость церкви перед разного рода веяниями — не признак ли это как раз ее жизнеспособности? Есть такой замечательный случай, который произошел где-то в начале 60-х годов. В одной советской школе произошел скандал: два мальчика отказались вступать в пионеры. Директор стал спрашивать, почему. Ребята ответили, что им не велит папа. В школу пригласили отца. Он объяснил это тем, что семья у них верующая, а пионеры — атеисты. Директор стал кипятиться, мол, в наши дни, когда наукой доказано, что Бога нет — как можно в него верить? Что наши ученые, правительство, ЦК — все не правы, а вы один прав?! Все плывут по течению, а вы против него? "По течению только дерьмо плывет!" — потеряв терпение, ответил верующий мужик.
Консерватизм церкви — это предмет нашей профессиональной гордости, гордости за свою культуру, народ. Плыть против течения, поддерживать свою среду обитания — признак живого организма. В биологии есть так называемый закон Кеннона, который гласит, что в иерархии сообщества живых организмов совершенство определяется степенью независимости организма от окружающей среды. Теплокровные животные считаются совершенней хладнокровных, ведь они существуют независимо от температуры окружающей среды. Греческое слово "эксуссия" обозначает существование из себя самого, самостоятельность. Таково же и позабытое ныне изначальное значение слова "самодержавие" — оно означает "способность самому управлять своей жизнью".
Человек должен быть самодержавным. Но чтобы существовать самобытно (из себя самого), нужно взять дистанцию по отношению к течению, которое обмывает тебя со всех сторон и куда-то с собой несет. Церковь самобытна, а ее консерватизм, таким образом, — признак ее жизнеспособности. Действительно, трудно сказать иначе, чем сказал Андрей Макаревич: "Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть мир прогнется под нас". Но при этом, живя в мире, церковь не может быть в полной изоляции от внешней культуры, как не может быть изолирован от внешнего мира живой организм.
Мы знаем, что армяне — христианская нация. Они приняли христианство раньше, чем даже возникла Киевская Русь, и могут с гордостью и не без основания называть себя древнейшим христианским православным государством. И в то же время православная (русская ли, греческая) не находится в единственном общении с армянской церковью, то есть нет между ними взаимного причастия, которое на церковном языке и называется общением. Почему? Тут нужно пояснить, что в свое время, еще в V веке, великая христианская Византийская империя, тоже православная, не смогла помочь армянам в их противостоянии с персами, чем очень их обидела. И произошел раскол, возникли проблемы языка, когда нельзя было адекватно перевести богословские термины на язык армянской церкви. Результатом раскола стало то, что после долгих колебаний армянская православная церковь к ХII веку начала относить себя к христианским общинам, не принявшим решений 4-го Вселенского собора, на котором восприятие Христа было сформулировано так: "Во Христе божественное и человеческое начало было сущностью божеской и человеческой. Соединение неслитно, неизменно, нераздельно и неразлучно". И душа, и разум, и плоть человеческая — все во Христе есть. А были богословские школы, которые утверждали, что нет. Тело было, а души не было. Или наоборот — душа человеческая в нем была, а тело не было чувствительным. И этот догмат о человеческой природе Христа армянская церковь принять не смогла.
Прошли века. Многие недоумения разъяснились, обиды забылись. И вот знакомлюсь несколько лет назад с одним православным священником русской церкви, но по национальности он армянин. И для своей церкви он чужой. Он говорит, что когда встречается с армянскими священниками, то они спрашивают его: "Зачем ты перешел в русскую церковь, ведь мы тоже признаем, что Христос — это человек, только совершенный, мы согласны с 4-м Вселенским собором". "Но я ведь знаю, — ответил мой знакомый, — что если мы проведем эту дискуссию дальше, то возникнет единственный вопрос: "А Христос по нужде ходил или нет? И все — вы возопите!".
А ведь это вопрос: был ли Христос инопланетянином в скафандре или он был включен в реальный процесс обмена веществ, свойственный людям. Армянская церковь придерживается учения нетленности, которое утверждает, что тело Христа нетленно, то есть не подвергается естественным процессам распада. И по этой причине Христос, если следовать этому догмату, оказывается не человеком, а чем-то другим.
Церковь живет Христом, но она не изолирована от внешнего мира. В живом теле есть мертвые клетки, но при этом в организм живого существа поступают какие-то новые вещества, а что-то выводится наружу. Если я что-то ем — шпротину, к примеру, я ведь не превращаюсь в нее. Наоборот, она в конечном итоге превращается в меня. Так и церковь — с каждым новым поколением вбирает она новые культурные идеи, возможности, что-то пересозидает и строит, при этом исходя из своего собственного принципа жизнедеятельности. Дерево должно расти из своего семечка, корня, не из чужого. Так и церковь должна строиться на основе христо-апостольской, а не на основании каких-то современных светских психотерапевтических практик или теософий.
Бывает иногда, что все настолько хорошо, что нет нужды менять. И история русской Православной Церкви показывает удивительную вещь — реформировать ее означало бы идти против ее народного духа.