Эпоха 90-х для Церкви, как и для всей России, была волнительным временем перемен, новых свершений и надежд. В эти годы в Церковь устремилась молодежь, искавшая свой духовный путь. Интерес к православию распространился и на его историю, и кое-кому показалось романтичным старообрядчество. Об этом и многом другом рассказывает священник Филипп Парфенов.
Читайте также:
Церковь 90-х: эпоха православной романтики
Церковь 90-х: люди новой эпохи. Воспоминания...
Одним из романтических увлечений дореволюционной и вообще всей русской историей также можно назвать интерес, проявляемый в 80-е — 90-е годы частью интеллигентной молодежи к старообрядчеству. Опять же через своего младшего брата и его некоторых знакомых я несколько раз ездил в единоверческий приход под Москвой, Михайловскую Слободу (Михайло-Архангельский приход, закрытый в хрущевские времена; возобновил свою деятельность в 1989 г.), оставаясь там ночевать с субботы на воскресенье.
Это был 1991 год. Я не был особенно увлечен старым обрядом, но по знакомству был в ту пору больше ведомым и сам инициативы в поисках православной общины еще не проявлял. Всенощное бдение под воскресный день могло длиться 5 — 6 часов, я мало что понимал в богослужении тогда, и как у меня хватало терпения выдержать всё, сам себе теперь удивляюсь! Но было интересно посмотреть на разных молодых людей, моих ровесников или чуть помладше, которые там читали, пели на клиросе или прислуживали, и пообщаться с ними. Настоятелем прихода был тогда и остается поныне отец Иринарх (Денисов), сейчас игумен, тогда совсем еще юный батюшка.
По крюкам я петь там не научился (тогда еще употребляли больше нотные переложения, активное внедрение крюков пошло чуть позже), но как-то на клиросе пробовал подпевать и читать понемногу. Единоверие как возможность служить по старому обряду и использовать дониконовскую редакцию богослужебных текстов было учреждено в 1800 году, надо думать, с целью как-то прошлый раскол уврачевать. Конечно, это особенно не уврачевало его. Скорее, единоверие стало некой буферной зоной между классическим старообрядчеством и русской Церковью в целом.
Старообрядчество представляет собой особую религиозную субкультуру в России, замкнутую, автономную и вполне себе самодостаточную. Поэтому те из молодых, которые были настроены на максимально точное соблюдение дониконовского Устава и по своему складу были "книжниками", в конце концов примыкали к старообрядчеству. Те же, которые были настроены более открыто к современности, рассматривая все детали и правила как исторически обусловленный относительный момент, а вовсе не абсолютный, но видя суть церковной жизни в литургии и Евхаристии, поскольку именно евхаристический элемент жизни сильно утрачен у старообрядцев, оставались в лоне РПЦ и обычно переходили в мейнстрим, покидая единоверие.
В общем, подобное стремится к подобному, — в религиозной жизни это правило действует исключительно точно. Собственно, одним из немногих постоянных и верных единоверцев там был и остается сам отец Иринарх! Сколько разной молодежи перетекло через его приход за прошедшие 23 года, можно только догадываться…
Поскольку в Лавру или Михайловскую Слободу ездить было далековато, да и подумывал я все больше, чтобы пристроиться к какому-нибудь московскому приходу и получить рекомендацию для поступления в духовное учебное заведение, то решил я, опять же по знакомству, пристроиться к одному из новооткрывшихся тогда московских храмов. Без знакомства я просто боялся куда-то идти. Так, осенью 1991-го я попал в приход отца N***, а с 1992 года там стал петь на клиросе. Имя его не называю, он и сейчас благополучно настоятельствует там же со дня его открытия (а кто знает, тот все равно догадается). К нему тянулась также разная столичная молодежь, от него в восторге были и девицы-платочковицы, и дамы уже солидного возраста.
Чтобы попасть к нему на исповедь, нужно было простоять несколько часов на протяжении вечерней службы и часто еще и после нее. Однажды я ушел из храма по этой причине в первом часу ночи… Службы были очень долгие: в субботу вечером воскресное бдение длилось иногда около 5 часов, заканчиваясь примерно в 10 вечера. Одна проповедь посреди всенощной доходила до 35-40 минут. Однако ни меня, ни многих других это явно не смущало, мы это воспринимали как должное.
Приход и клиросы, слава Богу, не превратились в "секту типиконщиков", но в те годы самому Типикону отводилось весьма важное значение; нередко возникали дискуссии, как же правильно понимать эти самые указания Типикона. Проповеди батюшки, несмотря на всегдашний ажиотаж, на плотное кольцо обступавших его всякий раз с диктофонами, на меня не производили особого впечатления — под его убаюкивающий голос скорее хотелось заснуть.
Я и сейчас до сих пор не понимаю — в чем был секрет такой притягательности? Может быть, тогда многие себя скорее убеждали, что вот это слово — высший класс? Сейчас, впрочем, отец уже не проповедует постольку, как и не служит по 4-5 часов. В личном общении он, бесспорно, мог быть и, как правило, бывал весьма обаятельным. На общем застолье мог отпустить какое-нибудь шутливое и острое mot, так что все только за животы хватались (ему бы тамадой быть на застольях — получилось бы, пожалуй, вне конкуренции). И талант общения с детьми у него не отнимешь. У меня всегда было ощущение, что внутри он был вполне либерал, но на публику подчеркнуто выставлял свое правоверие и охранительство, тщательно подавляя при этом свой собственный либерализм. И вообще, всё его поведение перед большой аудиторией явно было пронизано артистизмом и театральностью.
Он часто бравировал монархизмом, возглашая посреди храма в конце богослужения "Святии царственнии мученицы, молите Бога о нас!", — но в 1991-92 годах это казалось чем-то новым и прогрессивным. Весь первый год настоятельства он служил совсем один, но в начале 1992-го ему в помощь был рукоположен батюшка из бывших диаконов этого храма, который уже оказался куда более категоричнее и строже, чем настоятель (в те годы, по крайней мере). Вообще, надо признать, что в консервативном крыле РПЦ это был и остается, пожалуй, один из лучших его представителей.
Конечно, уже в те годы что-то у меня вызывало резкое несогласие. Прежде всего то, что в его храме в 1993 году стала продаваться та самая брошюра "протоиерея Сергия Антиминсова" против о. Александра Меня. Я неоднократно высказывал отцу настоятелю свое резкое несогласие с этим. Он что-то вяло возражал, я даже особенно и не запомнил. Но все же с ним, как и с о. Ростиславом, можно было спорить без всяких последствий, — до личных обид и предвзятых претензий он не опускался (а сколько мне впоследствии приходилось видеть обратного!).
Постепенно, в связи с накапливавшимися разногласиями я стал отдаляться от этого прихода. Причем две клиросные певчие в ответ на мои воздыхания, одна независимо от другой, мне посоветовали обратиться к прот. Георгию в Царицыно за духовным руководством. Я почувствовал, что мне это действительно будет необходимо, решил с ним познакомиться и нисколько не пожалел об этом. Кстати, в храме Царицыно тогда, в середине 90-х, могли спокойно продаваться книги о. Александра Меня, что было вообще уже удивительно! Впоследствии, впрочем, от некоторых зело православных прихожан приходилось слышать такие объяснения, что, мол, у отца настоятеля "еврейское окружение", и в этом всё было дело.
Отца Георгия я сразу полюбил и к нему привязался, даже слишком сильно. Кроме того, мне уже хотелось услышать определенный ответот кого-то из бывалых и опытных служителей (о. Георгий был и остается в священном сане почти столько же, сколько мне самому лет), могу ли я сам встать на этот путь священнослужителя. Тогда я наивно полагал, что если духовник или настоятель сможет меня рекомендовать на рукоположение в священный сан (а о. Георгий мой выбор одобрил), то сверху просто утвердят, как это на моих глазах и происходило в случае со многими другими.
Но не тут-то было… Я не подпадал под один из формальных критериев, на который, тем не менее, смотрели в первую очередь, — не был женат, да и не хотел быть женатым, а сразу решил, что целибат, как у католиков, это оптимальный вариант лично для меня. Вот тут-то и встала непробиваемая "стена". Очень скоро мне пришлось впервые испытать на себе совершенно другие проявления в нашей церковной жизни и, соответственно, встретить иной тип священнослужителей, нежели тот, что попадался мне прежде. То есть гораздо более жесткий, "системный", который уже тогда наращивал свой вес, чтобы в 2000-х годах составить незыблемую опору церковно-административной "вертикали власти", приобретшей уже в конце правления покойного патриарха Алексия II свои законченные формы.
А мои первые шаги в церковной жизни, несмотря на мои разные несогласия с о. Ростиславом или тем первым настоятелем, где я начал активно входить в литургическую жизнь и петь на клиросе, проходили в очень даже тепличных условиях, как я уже понял позднее. И у о. Георгия тоже многим чувствовалось как "у Христа за пазухой". Епископ Арсений, главный патриарший викарий, сам с некоторым неодобрением говорил в те же годы, что о. Георгий создал у себя тепличные условия на приходе: куда ни пошлешь его ставленников служить, нигде не приживаются.
Когда я встретился с еп. Арсением в первый раз в 1994 г., он сразу сказал, что раньше 30 лет о рукоположении целибатом не может быть и речи, сославшись на какое-то постановление Синода еще советских времен (а мне было 27).Но я знал несколько прецедентов целибатного рукоположения в той же Москве или Подмосковье. Более того, сам Арсений (1955 г. р.) был возведен в священный сан диакона целибатом раньше 30-летнего возраста, в 1984 году, согласно его официальной биографии! Естественно, я пытался отстаивать свою позицию и аргументировать, указывая на эти прецеденты, чем вызывал только негативную реакцию епископа.
А вообще, с этими правилами и положениями, даже самыми современными, проблема немалая: если уж они существуют, то давайте для всех без исключения. Или для своих, которые по блату, они не действуют, а только для посторонних? Или о них вспоминают только тогда, когда выгодно или когда очень хочется? Уже в начале и середине 90-х я обнаружил, что тот самый блат, те самые связи и знакомства, которые процветали в позднесоветскую эпоху в разных областях жизни, но к которым в целом все-таки не относились, как к должному, вдруг в церковной среде оказались такими же решающими, если не больше.
Очень многое стало зависеть вовсе не от собственного уровня подготовки и образования, но от того, кто и из какого храма рекомендует тебя как ставленника на священнослужение. Одни проходили собеседования моментально и рукополагались в священный сан молниеносно. Другие ждали многие месяцы и годы. Третьим вообще отказывалось без всяких причин или просто не давалось никаких ответов. Выяснилось, что на некоторые московские приходы был просто наложено негласное табу (прежде всего это касалось общин оо. Георгия Кочеткова и Александра Борисова; отец Георгий Чистяков в 1992 году, судя по всему, чудом прошел, проскочил в тот короткий период еще относительной свободы, поскольку буквально год-два спустя обстановка начала серьезно меняться).