Во многих хрестоматиях и учебниках по зарубежной литературе об изданной 20 августа 1667 года поэме Джона Мильтона "Потерянный рай" пишут примерно так: поэт восхищается образом падшего ангела, противопоставляет его жестокому божеству и т. д. Невольно возникает глубокое подозрение: не списаны ли такие рецензии с древних советских источников?
Следуя литературной традиции, анализирующей произведения автора в сопоставлении с фактами его жизни и убеждениями, отметим, что Мильтон был отнюдь не воинствующим атеистом, а пуританином — представителем консервативнейшего английского христианства. Да, он действительно верил в то, что будущее Англии — за республиканским революционным строем. Он был человеком бурного темперамента, склонным к полемике и критике. Но яростного борца с религией даже советскому режиму сделать из поэта не удалось.
Скорее, как отмечает Мария Елифёрова в своей статье "О Джоне Мильтоне, Оливере Кромвеле и "Потерянном рае", Мильтон, во-первых, стремился опровергнуть тезис о противоречии научной и религиозной картин мира, то есть показать, что они вполне верно говорят о разных сторонах бытия, а во-вторых, "хотел создать собственный эпос — не уступающий древним образцам и при этом христианский".
Опираясь на второе суждение исследовательницы, попробуем найти ответ на вопрос: действительно ли в мильтоновском эпосе Сатана — герой, восхищающий самого стихотворца, или же к нему применяется классический прием сатиры — демонстративное возвеличивание с целью вызвать у читателя совершенно противоположные чувства?
Читайте также: Доктор Фауст и печатный станок Гуттенберга
Христианин, читающий это произведение, не обольстится красотой вождей бесовских легионов, правдоподобно изображенной поэтом. В конце концов, даже святые отцы отмечали, что прелесть, состояние духовного заблуждения, начинается с очарования дьявольской красотой, нечистым обаянием. Святой апостол Павел предупреждает: "сам Сатана принимает вид Ангела света" (2-е Коринфянам, 11:14). И это неудивительно: ведь уродливым чудовищем, коим является его внутренняя сущность, очароваться и прельститься просто невозможно. А прекрасное внешнее не всегда свято.
И пусть демоны у Мильтона "…к Вождю спешат, блистая богоравной красотой, с людскою — несравнимой", но сразу же после этого изобличается их новая, предательская, природа: "А ныне — в райских списках ни следа имен смутьянов, что презрели долг, из Книги Жизни вымарав себя". Можно ли даже предположить, что честного патриота и борца за свободу Джона Мильтона мог восхищать образ беса, который "замарал" себя попранием священного обязательства? Очень вряд ли. Ведь даже кодексу революционной чести такое поведение весьма противоречит.
На идолопоклонство, порождение влияния падшей армии на человечество, поэт также реагирует бурно и отрицательно:
Их кумиры —
О, мерзость! — проникали в самый Храм,
Кощунственно желая поругать
Священные обряды, адский мрак
Противоставив свету Миродержца!
Исходя из этого, авторское отношение к бунту Сатаны никак нельзя назвать восхищенным. Он вовсе не отрицает могущества бесовских сил, обративших свою любовь к Богу в ненависть к Творцу из-за влюбленности в "богоподобного Сатану". Но признание очевидного не значит, что Мильтон уважает выбор Сатаны, и уж тем более, что он пророчит ему победу. Планы Архиврага на совете демонических сил, которым и начинается поэма, и вправду грандиозны и внушительны, но верит ли сам поэт в их осуществление?
Здесь не стоит обольщаться "великолепным княжеским штандартом", который "на огненно-блистающем копье вознесся, просияв, как метеор". Напротив: даже в Священном Писании Христос не раз дает врагу высоко вознестись, чтобы позже посрамить его еще сильнее. Сатана гнал Иисуса с младенчества, руками Ирода залив детской кровью весь Вифлеем, но этот же Богомладенец спас от него во сто крат большее количество детей. Господь позволил лукавому довольно дерзко искушать себя в пустыне, но лишь затем, чтобы победа над Сатаной человеческими силами стала реальной. Наконец, Он не возбранил заушать и даже казнить себя — и снова же с целью обратить обманчивый бесовский триумф в жуткое разочарование.
Мильтоновское наступление демонов с их "штандартами" — нечто вроде такой же пока успешной вакханалии. Которая, тем не менее, опустит ее инициаторов в глубины ада как раз в самом своем разгаре — вместо ожидаемого блаженства. И нельзя не обратить внимание на то, как иронизирует над поражением Сатаны поэт:
Не помогли
Ни башни, им воздвигнутые в небе,
Ни знанья, ни искусство. Зодчий сам
С умельцами своими заодно
Вниз головами сброшены Творцом
Отстраивать Геенну.
Это явно не пафос и не романтическое воспевание поражения (представьте себе, к примеру, Байрона, так же спускающего своего обожаемого Манфреда куда-нибудь "вверх тормашками", — как-то даже не воображается). Это — антибесовская сатира. И вот как раз в ее присутствие в христианской эпопее Мильтона верится куда больше, чем в то, что пуританский поэт-философ решил составить дьяволу оду (или хотя бы панегирик). И Призрак Геенны, сын Сатаны, нападающий на него и вызывающий страх у отца, — лучшее доказательство иной теории: Мильтон видимой иллюзией власти подчеркивал фактическое бессилие беса. То самое, о котором неоднократно говорит Библия.
Читайте также: Библия без Христа, апостолов и ангелов
Но вот что еще крайне важно: а как же люди? Действительно ли Бог со своими творениями поступает жестоко, а Сатана, как уверяет (пост)советская критика — их друг и покровитель? Третья книга "Потерянного рая", описывающая диалог Лиц Пресвятой Троицы, опровергает и сей "веский" аргумент. Бог-Отец и Бог-Сын вместе ищут путь человека ко спасению. О помиловании Сатаны нет и речи: ведь падший ангел убивает в себе свою совесть. Видя людей, которым неведом стыд и порок, он исполняется дикой завистью. Дьявол вроде бы гостеприимно предлагает людям свой дом — Ад — но вместе с тем и свою же муку. Таким образом, он выдает наказание, проклятие за свободу, которой и прельщает людей. Это не революционный призыв, а демагогия, что Мильтон со свойственной ему прямотой и обличает:
Так Сатана старался оправдать
Необходимостью свой адский план,
Подобно всем тиранам.
Забота же Бога о человеке заключается не в оправдании каких-либо поступков — видя боль падшего человеческого естества, Он заботливо восставляет и врачует его в тех условиях, которые ослабленная природа Адама и Евы может теперь вынести. Господь даже смягчает само возвещение грешникам приговора:
Им возвести, что изгнаны они
Со всем своим потомством навсегда,
Но грозно приговор не объявляй
Суровый, чтоб их вовсе не сразить;
Я вижу, как, смягчась, они вину
Оплакивают.
Вопрос о том, кого Джон Мильтон видел Героем своем поэмы, таким образом, становится риторическим. Безусловно, Бога, а не Сатану. Поэтому духовная польза этого бесценного христианского произведения неоспорима.
Для тех, кто сможет вместить…