Великий праздник Успения Пресвятой Богородицы, как и большинство других, в православных и католических храмах отмечают по разным календарям: христиане западного обряда — по григорианскому, 15 августа; восточные, ортодоксы, — по юлианскому, 28 августа. Следует отметить, что столь привычное для славянского уха слово "успение" в русском католичестве употребляется лишь как дань языку. Латинское название "Assumption" означает "взятие", "принятие", поэтому в западной традиции название праздника дословно звучит как "взятие Пресвятой Девы Марии в небесную славу".
Греки, от которых приняла апостольское преемство Русская православная церковь, называли его "Koimesis" — "Погружение в сон" (отсюда и "успение" — церковнославянский аналог богословского термина). Бесспорно, различия в праздновании перехода Царицы Небесной из земной жизни в вечную на Востоке и Западе не сводятся лишь к словам и оттенкам значения. Что же еще необычное для наших, по традиции православных широт можно отметить в католическом Assumption, если углубиться в историю его празднования?
В первую очередь, влияние мариологических догматов, не существовавших до так называемой "Великой схизмы" 1054 года, один из которых говорит о Ее Вознесении на небеса. Интересные суждения о нем встречаются в труде Ю. Табака "Православие и Католичество. Основные догматические и обрядовые расхождения". Автор пишет:
"Уже к Новому времени в народном сознании стран католической Европы сформировались представления о Марии не просто как о евангельской Деве, на которую таинственным образом пал выбор Божий быть Матерью Его Сына, но как об активной со-участнице, со-исполнительнице Божественного замысла Спасения. Если само понятие Богоматеринства в средневековом сознании уже с трудом совмещалось с представлениями о малейшей скверне применительно к Марии, то исключительная роль, отводимая Марии в сотериологии (учении о Спасении), тем более требовала разработки соответствующего богословского базиса. Однако развитие догматической мысли являлось не только отражением и закреплением церковного Предания, но было вызвано и требованиями ее собственной логической непротиворечивости. Абсолютная святость Матери Божией предполагала непричастность Ее первородному греху — отсюда и возникла вера в непорочное зачатие Богородицы, позднее зафиксированная в церковном догмате. Но разве не следствием первородного греха является конечность человеческой жизни, тленность человеческой плоти? Будучи изначально непорочной, Мария не могла бы, подобно остальным людям, быть подверженной смерти. Поэтому параллельно с развитием концепции непорочного зачатия богословами напряженно обсуждался вопрос об обстоятельствах конца земной жизни Марии".
Читайте также: Ave, Maria! Благовещение Пресвятой Деве
Перед Восточной Церковью, которая никогда не знала догмата о непорочном зачатии Приснодевы, такой вопрос в принципе никогда не стоял. Но в католичестве он возник и нуждался в поиске ответа. Путь этих исканий чрезвычайно интересен. Например, по словам Ю. Табака, на протяжении VII-IX веков на Западе сосуществовали параллельно две традиции, сохранившие свое название до сих пор: "морталистов" (настаивающих на факте физической смерти Божией Матери) и "имморталистов". Последние, опираясь на апокрифическое послание Псевдо-Августина, утверждали о факте телесного вознесения Пречистой в Небесное Царствие без вкушения ею смерти. В то время как первые, согласно посланию Псевдо-Иеронима, настаивали, что было только вознесение души и нетленность тела после преставления. Морталистскую концепцию разделяли такие известные теологи-мыслители, как Фома Аквинский, Бонавентура и Дунс Скотт. Они отмечали также, что Приснодева, удостоившись Непорочного Зачатия и Рождения Спасителя, должна была последовать за Ним, пройдя через естественную кончину и вознесясь на небеса. Известные "морталисты" особо подчеркивали то, что лишь таким образом Богородица могла удостоиться воскрешения и прославления, как Ее Единородный Сын.
Это понимание Успения стало доминировать примерно в XIII веке, а в XVIIІ веке, как обозначает упомянутый выше исследователь, его стали рассматривать скорее с точки зрения христианского благочестия, нежели в качестве объекта веры. Но различные колебания длились еще два века, пока папа Пий ХІІ в 1943 году впервые официально не сформулировал Догмат о Телесном Вознесении Марии в энциклике "Mystici Corporis Christi". После сбора восьми миллионов подписей в 1950 году теологический тезис о телесном вознесении Матери Христа был провозглашен в Апостольской конституции "Munificentissimus Deus", и реакция на него католических теологов была во многих случаях негативной, вплоть до обвинений папы в абсолютизме. В названном труде "Православие и Католичество. Основные догматические и обрядовые расхождения" говорится, что большинство современных богословов западной традиции относится к "морталистам", не разделяющим догмата. Хотя Папа употребил в тексте Конституции достаточно осторожную формулировку о "завершении периода земной жизни" Божией Матери, оставив простор для дальнейших теологических дискуссий. Поэтому уместно говорить о том, что содержание Догмата о Непорочном Вознесении на небеса Девы Марии остается предметом для серьезной полемики в лоне самой католической церкви.
Читайте также: Иосиф Обручник — названый муж Девы Марии
В то же время, слишком вольная интерпретация догматов, касающихся Богоматери, порождает далеко не напрасные опасения о нарушении христоцентричности католицизма. После того как среди верующих все чаще стали бытовать мнения о "посредничестве" и "соискупительстве" рода человеческого Девой Марией (хотя сказано: "…един Бог, един Посредник между Богом и человеком, Человек Христос Иисус, предавший Себя для искупления всех" (1 Тим 2.5-6)), западное священство серьезно встревожилось за души своих чад. После долгих теологических исследований участники ІІ Ватиканского Собора приняли решение отказаться от формулирования дальнейших мариологических догматов и особенно предостерегли относительно крайностей в мариологии, оставив, однако, богословам право выражать на этот счет частные мнения.
Как бы там ни было, для миллионов католиков Вознесение Мадонны — это праздник уже не земного, а небесного торжества Матери Бога и Церкви, и тайна его никогда не будет постигнута до конца. По крайней мере, в этой, телесной, жизни.