Во второе воскресенье Великого поста Церковь отмечает память святителя Григория Паламы, архиепископа Фессалоникийского. Впрочем, не стоит забывать, что память святых или тех или иных событий, отмечающихся в воскресные дни святой Четыредесятницы, только одним днем не исчерпывается. Вся последующая неделя проходит как бы под их знаком. Чем же заслужил фессалоникийский святитель такую честь — семидневное почитание во всем мировом Православии?
Святой Григорий родился в аристократической византийской семье в 1296 году, получил блестящее светское образование, был вхож в придворные круги. Однако уже в 20 лет Палама отрекся от мира, посвятив себя монашескому деланию. Особенно хорошо знал он труды греческого мыслителя Аристотеля. Они на тот момент, благодаря трудам знаменитого католического богослова Фомы Аквинского, уже практически стали философской основой "томизма", позже признанного официальной доктриной Римской Церкви. Впрочем, великого грека почитали и в православной Византии, несмотря на продолжающийся уже более двух с половиной веков "Великий раскол" 1054 года.
Одним из таких почитателей Аристотеля в те времена был и ровесник Паламы, уроженец итальянской Калабрии, но родившийся в православной семье грек Варлаам. По приезде в Византию он стал вначале преподавателем философии в местном университете, затем — настоятелем монастыря Спасителя в Фессалониках. Заодно императором ему поручались секретные миссии по переговорам с Римом — относительно заключения с тем Унии, восстановления церковного единства после упомянутого раскола. Главной целью которой, разумеется, были не столько богословские вопросы, но надежда на помощь дряхлеющей Византии против исламского мира со стороны набирающей силу католической Европы.
Впрочем, такое соглашение, при тогдашней слабости "Рима Второго" могло означать (и означало) не какой-то компромисс — но лишь фактическую капитуляцию православных и принятие ими католических догматов и мировоззрения в целом. В сущности, именно из-за неприятия широкими православными массами такой капитуляции и сорвались реально заключенные Унии — как прошлая, в 1274, так и будущая — в 1438 году.
Но тогда, в XIV веке, тайные переговоры между Константинополем и Римом завершились ничем. Однако Варлаам, давно ставший "агентом влияния" последнего, даже не за какую-то "взятку", а по искренним убеждениям, принялся реализовывать их другими способами. Объектом атаки формально православного игумена с католическими симпатиями стали афонские монахи-исихасты. Традиция "исихазма", монашеской практики, опирающейся кроме обычной аскезы еще и на "безмолвие" (буквальный перевод термина), постоянное произнесение в уме "иисусовой молитвы" — и созерцание.
Вот предмет этого созерцания и стал основным в ожесточенной полемике византийской церкви на протяжении следующих нескольких десятилетий. Однажды один афонский инок простодушно признался Варлааму в том, что в результате "умной молитвы" в безмолвии он и его "коллеги" видят неизреченный свет, наполняющий душу неизъяснимым блаженством, утешением, любовью. Все это понималось на Афоне, как живая встреча с Богом, Его познание.
Это и вывело из себя воспитанного в традициях аристотелевой логики Варлаама. Несмотря на ношение монашеских одежд, особому аскетизму, а тем более высоким мистическим созерцаниям ученый так и остался чужд — а потому и обрушился на описанные выше афонские практики со всем пылом пламенного борца с ересью, как он ее понимал. По мнению "варлаамитов" (как стали называться сторонники указанного мнения), Бог в принципе не познаваем во время нашей земной жизни—и относительное знание о нем можно иметь лишь с помощью логики, чистой философии, хотя и основанной на вере. Ну, а якобы "божественный свет", который видят невежественные афонские монахи, — не более, чем обычный атрибут нашего сотворенного мира, как и свет обычный.
Палама, знающий не хуже, чем Варлаам, аристотелеву логику, но кроме нее и досконально не только знавший, но и живший всей тысячелетней православной традицией, резко возражал своему оппоненту. Да, Бог в своей Сущности непознаваем, говорил будущий святой, но Он познаваем в своих энергиях, действиях, Именах. Как в том же Фаворском Свете, который осиял Христа на горе во время Его славного Преображения и который видели телесными очами апостолы. Говорить же о том, что Сам Господь облекся для подтверждения перед учениками Своего Божества, "Царства Небесного, пришедшего в силе" обычным, сотворенным светом — настоящее богохульство.
И именно такой свет видят достигшие очищения души афонские иноки, становясь причастниками Божественных энергий. Тем самым "обожаясь", становясь Сынами Божьими в полном смысле слова, ощущая, по словам Христа, что "Царствие Божие внутри нас есть". Такое мировоззрение отнюдь не являлось "изобретением" XIV века — о познании Бога в энергиях писали в своих трудах и святой Василий Великий, и преподобный Макарий Египетский, и Симеон Новый Богослов, и многие другие святые, признанные светочами Церкви и даже ее "Великими Учителями"
Вообще, тема "паламитских споров" очень сложна даже для восприятия, а не то что для популяризации. Их недаром называют "венцом византийского богословия" — и понять их подробности хотя бы приблизительно, без фундаментальной богословской подготовки, крайне сложно, если вообще возможно. А уж адекватно описать их в небольшой статье — и подавно. Достаточно сказать, что с 1335 по 1361 год в Византии произошла целая серия соборов, на которых брали верх то сторонники Паламы, то его противники.
А сам борец за Православие то пользовался заслуженным почетом, то отлучался от Церкви и даже подвергался заключению в темницу. Тем более, что, как водится в византийской истории, в богословскую полемику вмешались интересы венценосных особ, затеявших гражданскую войну в борьбе за императорский престол.
В конце концов, "исихазм" был полностью оправдан, а Григорий Палама, в конце жизни возведенный на кафедру архиепископа крупного города Фессалоники, всего через четыре года после своей кончины был канонизирован. Побежденный Варлаам, правда, до этого не дожил, но в житейском плане тоже особо не пострадал. Так как после формального признания своей неправоты этот убежденный сторонник логики как главного инструмента познания Бога бежал в Италию и, будучи обласкан Папой, получил сан католического епископа.
Через неполные сто лет Византия пала под ударами турок, так и не получив военной помощи Запада, не спешащего оказывать ее "схизматикам". Единственной полностью независимой православной страной стала Россия. Вот тут и оказалось, что значение "паламитских споров" далеко выходит за рамки удовлетворения полемических аппетитов враждующих богословов. На Руси до Петра вообще не было серьезной формально-логической богословской традиции — и даже просто богословских школ.
Но было другое — просто "взрывной" рост монашеского подвижничества. Сергий Радонежский и целый сонм его учеников, иконописец Андрей Рублев, иконы которого просто сияют неизреченным светом, "умное делание", созерцание, чудеса. Все эти святые не пытались постичь формальное знание о Боге — которое, вообще-то, имеют даже бесы, которые, по слову апостола Иакова, "веруют и трепещут".
Подвижники просто жили в Боге и Богом — являясь для окружающих единственно истинными "иконами", Образами Творца. Тем самым, возбуждая в душах сограждан живую веру. Ведь, как писал уже в XX веке выдающийся православный богослов и иерарх, митрополит Антоний (Сурожский):
"Никто не может стать христианином, пока не увидит на лице другого отблеск Вечной Жизни".
Вообще, учение о невозможности познания Бога в Его Существе — и познании в Его Энергиях относится далеко не только к монахам-исихастам. Ведь церковное именование их подвига — "пре-подобие", само по себе означает всего лишь "подобие Богу". А подражать Творцу можно не только в приближающемся к бесплотному образе существования — впрочем, получая на этой основе и другие благодатные дары. Энергиями, проявлениями, Именами Бога в нашем мире являются и Любовь, и Милосердие, и Справедливость, и многое другое. И когда мы делаем хотя бы малое усилие, чтобы умножать вокруг себя хоть что-то из вышеупомянутого, тем самым мы становимся тоже "пре-подобными", хоть и не в смысле принятия монашеских обетов.
Святой Серафим Саровский, пожалуй, — один из самых известных подвижников XVIII века, не только видевший, но и показывающий ученикам многочисленные дары Святого Духа, в том числе и неизреченный свет, рассказывал одну поучительную историю. Описана она в Житии святого Феодора Эдесского, память которого отмечается 22 июля по новому стилю. Однажды к одному монаху-столпнику, подвизавшемуся на столпе близ Иерусалима, за помощью шла женщина с больным ребенком, до этого уже потерявшая двух детей и мужа. Но на полдороге мальчик умер.
Обезумевшая от горя мать припала к ногам проходившей мимо блудницы и попросила ее помолиться о воскресении сына. Та, изумившись, уступила настойчивым просьбам и обратилась к Богу со слезной молитвой: "Не ради меня, окаянной грешницы — но ради горя несчастной матери, воскреси ее ребенка!". И Господь тут же выполнил эту мольбу, идущую из глубины сердца. Тем самым формальная грешница сотворила чудо, которое было "по плечу" далеко не всем даже великим святым. Потому что в этот момент она уподобилась Богу в сострадании, милосердии, любви — тем самым в этот момент "преобразившись", "обожившись", став "преподобной" в полном смысле слова.
Конечно, далеко не каждый из обычных людей способен увидеть в момент своего "преображения" Несотворенный Свет. Да, может, это и к лучшему — в обычном греховном состоянии лучше не сразу подниматься до высоких духовных созерцаний, во избежание очень тяжелых падений. Главное, чтобы мы чувствовали действие этого Света в нашей душе — в виде благости, мира, утешения и других даров Духа. Собственно, и святой Григорий Палама не сам начал свою борьбу — его вынудили к защите православной традиции нападки оппонентов, не имеющих реального представления о сути последней.
Так что оставим высокие богословские споры специально подготовленным людям, а сами просто скажем великому греческому подвижнику и иерарху: "Спасибо!". И попросим его святых молитв в том, чтобы наши души хотя бы немного просветились тем Светом, которым он жил и защищал всю жизнь — и в котором заключен залог нашей блаженной Вечности…