Катастрофа над Японским морем

Гибель атомной подлодки "Курск" и последующие бурные события вокруг этого разбудили в душе Андрея Петровича Прохорова чувство непонятной тоски. Он вспомнил трагедию более чем 20-летней давности, оставшуюся неизвестной для общественности и низведенную до полуправды для родственников.

Андрей Петрович служил старшим помощником начальника отдела кадров Челябинского военного высшего авиационного Краснознаменного училища штурманов (ЧВВАКУШ), когда разыгралась та страшная трагедия: у берегов Японии потерпел катастрофу военный советский самолет. Из семи членов экипажа не спасся никто, если не считать, что тела четверых не были найдены и этих людей причислили к без вести пропавшим. То ли вместе с обломками машины провалились в морскую пучину, то ли чудом сумели выжить и пребывают где-то на чужбине — как хотите, неутешные родители, так и думайте. Среди этих четверых находился курсант ЧВВАКУШа. Время стерло в памяти многие детали: имена, дату, точное место трагедии. Но в этой же памяти отложилось, что курсанта звали Димой и родом он был из Южноуральска. Там же у него в те годы, то ли в 1977-м, то ли в 1979-м, жили родители, брат. Назвал аэродром и гарнизон, где дислоцировалась эскадрилья, и даже фамилию командира экипажа. Но абсолютной уверенности во многом не было. И, если не выезжать из Челябинска, негде проверить — в училище штурманов, нынешнем институте, в архиве ничего нет о той трагедии. Поэтому обратился в "Челябинский рабочий" - вдруг журналисты проявят интерес, что-то выяснят, расскажут людям.

Южноуральск, как принято считать, не только город энергетиков, но и авиаторов, бывших и действующих. Сказывается близость военного аэродрома Упрун. Но обращения к бывшему командованию авиаполков, а через них к их коллегам, ничего не дали — не слышали, не служили в названные годы, служили в других регионах. А разрешилось все неожиданно просто. Секретарь городского Совета Наталья Канина, выслушав историю, набрала телефонный номер военкомата. Попросила порыться в документах и памяти. На другой день мы разговаривали с Виктором Ковачем, работником военкомата. По его словам, искать надо было не Диму, а Сергея Владимировича Дмитриева, 1957 года рождения. Сказал, в какой школе он учился, назвал родителей Сергея, их домашний адрес.

- Да, есть у Сергея и младший брат Алексей, — подтверждает вопрос Ковач. — В 1982 году, после окончания десятилетки, он приходил в военкомат и заявил, что хочет поступать в ЧВВАКУШ, чтобы, как тогда сказал, встать на место погибшего брата. Знаю, что поступил, учился, а вот закончил ли училище и где работает сейчас, — этого не скажу, не знаю.

Из школы N 3, где учился Сергей, отозвалась завуч Елена Христофоровна Абдулина. Оказалось, что и она помнит Сергея — жили недалеко друг от друга и учились в одной школе, с разницей в один класс.

Словом, не осталось никаких сомнений, что Сергей Дмитриев — это и есть тот самый Дима, о котором рассказывал бывший кадровик ЧВВАКУШа Андрей Петрович Прохоров.

На утренний звонок дверь открыла Лидия Григорьевна, мать Сергея. Со шваброй и ведром, заканчивала влажную уборку квартиры. Выслушав, зачем пришел, попросила пройти и подождать, извинившись, продолжила уборку. Владимир Ефимович, отец Сергея, торопливо одевшись в теплую куртку, ушел на балкон, курить. Но уже через десять минут мы сидим и разговариваем, перелистывая альбомы с фотографиями. На них — их сыновья, совсем маленькие, подростки, в форме курсантов, групповые, у самолетов. Хорошие, мужественные и красивые лица, с грустинкой в глазах и губах. На одной фотографии Сергей в офицерском мундире, с погонами лейтенанта. Снялся, когда учился на последнем курсе и уже готовился к самому важному дню в своей жизни, окончанию учебы. Впереди отчетливо представлялась новая жизнь, о которой мечтал.

- С самого детства хотел стать летчиком, — рассказывает Лидия Григорьевна. — После десятилетки поступал в Оренбургское летное училище, но неудачно. На экзамен пришел прямо с поезда, не отдохнувши. Вернулся, год отработал на заводе радиокерамики, вместе с отцом, а затем, во время отпуска, сдал экзамены в училище штурманов. Мечтал летать. Как-то во время практики, которую проходил на Упруне, говорит своей бабушке, что над ее домом летал. Она жила в деревне Денисово, рядом с Увелькой. Столько гордости было в словах Сережи:

Прошу родителей рассказать о последней его практике и командировке на Дальний Восток, откуда он уже не вернулся.

- У Сережи лишь одна практика была на Упруне, все остальные — в Шадринске. Оттуда он улетел и в Приморье, в гарнизон Романовка, где и должен был служить после окончания училища, — рассказывает Лидия Григорьевна. — А вообще-то его должны были распределить в город Николаев, на Украину. Но из Николаева у Сережи был друг-однокурсник, и его по распределению должны были отправить в Романовку. Они поменялись местами будущей службы, и Сережа этим был очень доволен. В Приморье у него каждый день службы засчитывался бы за три. В Романовку он уехал 11 мая, прожил там почти месяц, успел прислать письмо. Писал, что там ему все нравится: природа, хорошая речка. Просил выслать рыболовные снасти. Не успели.

Будто вмешивались роковые силы: с другом поменялся местами службы, в последний полет отправился не в свою очередь. Лететь надо было экипажу Медведева, но к нему в гости в этот день приехала мать. Поэтому экипажи поменяли, и полетел экипаж Каракозова, в состав которого и входил второй штурман Сергей Дмитриев. Это было 27 июня 1980 года, днем. Самолетом сопровождения командовал капитан Щипачев. Их пара тяжелых "Туполевых", поднявшись с аэродрома Пристань, шла в 70 километрах от острова Садо, над водами Японского моря. Была облачность. Далеко внизу, сливаясь со свинцовой рябью воды, виднелись японские боевые суда — сторожевик и тральщик. Капитан Щипачев в точке нахождения самолета Каракозова вдруг увидел яркую вспышку, а затем и саму машину. Самолет был в штопоре, без крыла и стремительно падал в море. Так рассказывал сам Щипачев несколько дней спустя Дмитриевым, прилетевшим по телеграмме в гарнизон Романовка. Через несколько дней после катастрофы выдали им даже схему маневра самолетов, переговоры командира корабля Щипачева со своим штурманом, после падения в море их товарищей. Мы рассматриваем с Дмитриевыми эту сбереженную ими схему, вычерченную на твердом ватмане тушью, читаем переговоры, и перед глазами будто всплывает та далекая трагическая картина, увиденная из кабины самолета: темное пятно на воде, плавает что-то горящее, светлый след за кормой японского корабля, приближающегося к месту падения обломков самолета. Но Дмитриевы, храня этот памятный для них документ, не скрывают и своего скепсиса. Не вполне верят и этому документу, и всему, что сказало официально военное командование по поводу катастрофы. Уж очень разнятся официальное заключение о трагедии и информация, услышанная от обычных военнослужащих за те десять дней, что жили в гарнизоне.

- Конкретно причину катастрофы нам даже и не называли, — рассказывают Дмитриевы. — Мол, были учения, с облетом морской границы. Случилась авария. А неофициально офицеры-летчики были более откровенны. Они говорили, что нейтральными водами Японского моря шла авианосная ударная группа американских кораблей. Наши самолеты ее сопровождали, но затем потеряли, и экипажи Каракозова и Щипачева подняли в воздух, чтобы отыскать американцев. По всему военному городку в открытую говорили, что наш самолет был сбит тепловой ракетой. Не знаем, что произошло на самом деле, только всю правду о гибели самолета и экипажа от нас скрыли.

- Но есть же какое-то заключение о гибели вашего сына? — не удерживаюсь от вопроса.

Лидия Григорьевна на минуту отлучается в другую комнату, приносит свидетельство о смерти, кладет на стол. Я читаю этот документ с непонятной росписью официального лица, присланный из поселка Большой Камень Шкотовского района Приморского края, и не верю своим глазам. В свидетельстве говорится, что их сын Сергей Дмитриев, 23 лет, умер 27 июня 1980 года. Причина смерти: авиационная катастрофа. Место смерти: Японское море. И все, будто речь идет о гражданском лице — вот летел над морем самолет с туристами на борту и упал. В военном ведомстве долго думали, как ответить родителям о причине гибели их сына, и не нашли ничего лучшего. Да и свидетельство о смерти сына Дмитриевы получили через восемь месяцев после трагедии. Нашли в почтовом ящике, как обычное письмо или поздравительную открытку. Сколько лет прошло с того дня, а боль и обида так и не прошли. Да Бог бы с ними, с чиновничьим равнодушием и государственными секретами от своего же народа, но выданный документ не позволяет родителям получать какие-либо льготы за погибшего сына. Не умершего, а погибшего при исполнении воинского долга во время охраны рубежейгосударства. Потому что этот последний полет экипажа был не учебным полетом, а боевым заданием. Он и происходил фактически в боевых условиях, в жестком противостоянии с реальным противником. Это сейчас мы со всеми братаемся, а тогда-то была совсем иная обстановка, без идиллий. Увы, курсант Сергей Дмитриев оказался и продолжает быть ее заложником.

На месте той загадочной авиакатастрофы нашли три тела наших летчиков, подобрали японцы. Один из погибших был тоже наш земляк, первый штурман Владимир Кедров из деревни Долгая. Его схоронили на родине. Предали земле прапорщика из Романовки. В земле родной Украины нашел упокоение и третий летчик из экипажа, а остальные четверо, вместе с командиром Каракозовым, и по сей день считаются без вести пропавшими. Не нашли их тела. И все дни, пока Дмитриевы жили в Романовке, среди военных не утихали разговоры, мол, не погибли товарищи, а были подобраны японцами. Сомнения в гибели зародили и беседы с представителем особого отдела гарнизона: интересовался характером, склонностями сына. Будто сбежал или пленили. Убитые горем, но с тайной надеждой вернулись домой, с горстью земли, по которой ходил и которую собирался защищать от возможного противника их Сережа. Я не знаю, как отец, а Лидия Григорьевна и сейчас еще живет ожиданием чуда.

- Бабушка Сережи обладала даром ясновидения, она умерла только пять лет назад, и все время говорила, что он не погиб, но живет очень далеко, — рассказывает Лидия Григорьевна. — Она не дала нам и сорок дней после гибели Сережи справить, и мы его не отпевали. После этой катастрофы я и сама в себе обнаружила удивительные способности. Я мысленно стала вызывать к себе моего Сережу. Он представал передо мной, однажды одетый в незнакомый мне гражданский коричневый костюм, с голубой рубашкой. Мы с ним разговаривали. Я его спрашивала, где он сейчас находится, и он ответил, что во Франции. Сказал, что у него русская жена и двое детей. Такие встречи продолжались два года и только днем. А после двух лет мой дар вызывать людей пропал, я их теперь не вижу, но голоса слышу, как и раньше.

Я не знал, что на это ответить и надо ли в чем-то ее разубеждать. Я спросил, как сложилась судьба младшего сына Алексея. Сказала, что в ЧВВАКУШе он закончил два курса, а с третьего ушел.

- После гибели Сережи я заболела и попала в больницу, на операцию, — рассказывает Лидия Григорьевна. — Алеша приехал ко мне в больницу, я его обняла. Мне было так тяжело. "Сыночек, — говорю, — неужели тебе нет места на земле, что пошел в авиацию?!" Возможно, я сделала плохо, но сын не стал учиться. Сейчас он работает в пожарной охране, водителем. Женат, есть дети. Меня ни разу не упрекнул, что помешала его летной карьере.

Я собирался уходить. В коридоре подошла Лидия Григорьевна, чуть наклонилась.

- А может, все-таки найдете? — тихо, как показалось, чтобы не слышали муж и пришедший пообедать Алексей, спрашивает она. В ее глазах я увидел — нет, не надежду. Была только старая печаль.

P.S. В Южноуральске благодаря его главе и депутатам горсовета несколько лет назад появилась хорошая традиция. Здесь увековечивают всех своих граждан, погибших в "горячих точках": Афганистане, Чечне. Назвали улицу и в честь пилотажной группы "Русские витязи" из подмосковной Кубинки. Так южноуральцы увековечили не только дружбу с прославленными летчиками, но и закрепили в памяти имена погибших "витязей" в далеком Вьетнаме. Хочется верить, что и имя Сергея Дмитриева также станет в городе символом мужества и защитника Отечества, потому что погиб защищая. Будет справедливым вспомнить о родителях. Много и не требуется — льготный бы проезд на транспорте разрешить да право на бесплатное лекарство. Хотя бы матери. Авиакатастрофа, отобравшая сына, отняла и здоровье — жизнь поддерживается исключительно лекарствами, не по пенсии. С чего начинать? Может быть, с признания истинной причины той катастрофы над Японским морем и изменения записи в свидетельстве о смерти курсанта Сергея Дмитриева? Кто поможет? Добиваться справедливости через суд, как я понял, у самих Дмитриевых уже нет ни сил, ни здоровья.

Анатолий ЛЕТЯГИН,
Южноуральск,
"Челябинский рабочий"