О почитании икон в штате Массачуcеттс

Снег шел с полудня, и к вечеру город Гарднер погрузился в тяжкое месиво, упрямо разминаемое колесами ползущих по дорогам машин. На усталость после рабочего дня наслаивалась усталость от черепашьей езды с поминутными остановками, от буксующих на подъеме колес, от снега, слепящего глаза в свете фар. Впрочем, погода довольно привычная для здешних мест.

Его я заметил буквально в полутора метрах: он стоял на обочине за сугробом и неуверенно протягивал руку. Остановиться не составило большого труда.

— Куда вам?

— В поликлинику Хэйвуд.

— Садитесь.

Отряхнувшись, как мог, от снега, он сел в машину и поблагодарил за любезность. Он был немолод и нездоров на вид. Я включил печку на полный обогрев, и он весь подался вперед, навстречу потоку горячего воздуха. Хотелось бы знать, сколько он ждал на обочине.

Дорожный разговор никак не завязывался. Кивнув на маленькую икону над приборной доской, он спросил полуутвердительно:

— Вы католик?

— Нет, — ответил я. Любое "богослужебное изображение" здесь связывается с Римом, так что православные в подобных случаях часто отвечают: "Католик, но не римо-католик" (Catholic, от греч. katholikos, — соборный), и продолжают беседу о соборности и отпадении римского престола от Церкви. У меня, однако, не было энергии для серьезного разговора.

Он, между тем, назвал свое вероисповедание, которое я толком не разобрал — только "основных" протестантских групп, не считая сект и культов, в Америке куда больше, чем сортов колбасы, — и повел рассказ. В рассказе фигурировали какие-то лица различных конфессий, как они говорили одно, делали другое, и как изо всего этого ничего хорошего не вышло. В нужных местах я кивал и поддакивал, но, сказать по правде, пафос его проповеди от меня ускользнул. Причиной тому, помимо моей усталости и рассеянности, был холод, который свел челюсти моего пассажира и лишил остатков внятности его и без того не слишком внятную речь.

Рассказ окончился почти одновременно с нашим маршрутом, но по логике вещей за мной оставалось последнее слово. Он вежливо молчал и ждал, пока я пробьюсь сквозь сугробы к подъезду поликлиники. Я выключил мотор. Надо было что-то сказать ему в ответ. Я посмотрел на икону.

— Знаете Санта-Клауса?

— Санта-Клауса? Кто ж его не знает…

— Да нет, не рекламного, не того клоуна в красном колпаке. Настоящего.

— То есть как настоящего?…

— Вот этого, на иконе. Святой Николай, по латыни — Санктус Николаус, отсюда Санта-Клаус. Он был епископом в городе Миры в Малой Азии, где теперь Турция, больше полутора тысяч лет назад. Его доброта, милосердие, бескорыстие настолько твердо отпечатались в памяти людей, что по всей христианской Европе имя архиепископа Николая через сотни лет стали связывать с рождественскими подарками, с помощью обездоленным и попавшим в беду. Но когда речь шла об истине, о защите Христовой веры от самозванцев и лгунов, он был совсем другим… Благодаря ему и таким, как он, у нас сегодня есть неповрежденное, истинное христианство. Потому мы и называем их святыми, помним их, держим с ними связь.

Он сосредоточенно глядел на икону. Я включил свет в машине.

— Можно посмотреть поближе?… — спросил он неуверенно.

Я снял икону с приборного щитка.

— Берите. Она ваша, подарок вам к Рождеству.

Открывая дверь, он стал благодарить и прощаться. Снаружи было темно, но я успел заметить, что, прежде чем спрятать икону во внутренний карман, он тихонько приложил ее к губам.

Иеродиакон Макарий