Мат и мать

Минувшей осенью сады ломились от плодов. Яблоки раздавали направо и налево, практически навязывали — лишь бы не выбрасывать. Моя соседка выставляла за ворота пакеты с собранной добычей: каждый проходящий мог полакомиться — и даже спасибо не говорить.

Но однажды кто-то бежавший на электричку оставил рядом с фруктовыми пожертвованиями пакет с мусором. Выйдя на утреннюю прогулку, я услышала, как добрая соседка отборно материт нарушителя границ ее доброты. Фигуры ненормативной лексики, которые загибала эта внешне интеллигентная женщина, в старину сделали бы честь любому извозчику или сапожнику.

Примечательно, что, заметив меня, соседка не замолчала — не смогла обуздать страсти. Но вот здороваться со мной — невольной свидетельницей ее одержимости бесом сквернословия — резко перестала. Столь детское проявление, безусловно, говорило о том, что соседке за себя стыдно.

Популярный шоумен и радиоведущий сказал, что матом мы не ругаемся — мы на нем разговариваем. Я бы добавила: уже и думаем. Мат из части нашей речи постепенно превращается в целое. В монолит. Наш "великий и могучий" всегда отличался особой восприимчивостью, приспосабливая все, что считает пригодным к активному употреблению. Но почему, спрашивается, именно срамная брань, так называемая обсценная лексика, внедрилась в клетки и поры нашего волшебного языка?

Потому же, наверное, почему ослабленный организм "цепляет" всякую заразу — из-за отсутствия сопротивляемости, снижения иммунитета. Это — обратная сторона восприимчивости. Чем же так ослаблен "правдивый и свободный"?

Прежде всего — бескультурьем. Отсутствие культуры порождает отсутствие стыда. В этом смысле моя устыдившаяся соседка далеко не безнадежна. Профессор В. И. Жельвис выделил двадцать семь функций русского мата. По моему непросвещенному суждению, их осталось не более чем две. Одну я уже назвала. Второй вроде бы должно стать повальное пьянство, растормаживающее внутренние табу, срывающее все ограничители, в том числе и языковые.

Еще Достоевский замечал, что пьяному и нельзя иметь другого языка, кроме сквернословного. Но пьянство в основном порождено далеко не в первую очередь социальными проблемами. Пьют у нас не только бедные — богатые тоже зашибают будь здоров. Но дорогой алкоголь медленней разрушает здоровье. Многие думают, что бесконечные "блин" и "ё-моё" безобидны, вроде пива. Однако по пивному алкоголизму мы уже "впереди планеты всей". А наш мат западные слависты изучают как лингвистический феномен: нигде ругательства так не привязаны к интимной сфере и физиологическим отправлениям.

Отсутствием общей культуры объясняется бесстыдство публичного опьянения, шатание по улицам и явление в таком виде собственным матерям и детям. Но и публичное сквернословие — аналогичной природы. Языковое одичание здесь первично, потому что словесным даром, способностью к вербализации, наделен в подлунном мире исключительно человек.

Конечно, можно ввести штрафы за прилюдное сквернословие. Но кто будет штрафовать, если матерятся все поголовно? Грибоедовское: "А судьи кто?!" звучит здесь особенно остро. И популярный блогер уснащает всем на обозрение свой дневник обильной матерщиной, потому что управы на него нет, а не потому, что он беспредельно свободен.

Тот же Ф. М. Достоевский однажды шел за группой фабричных рабочих и слушал их разговор. Великого писателя поразило, как с помощью лишь одного бранного слова фабричные выражали множество смыслов и оттенков чувств. Сегодня большинство матерящихся просто замещает этими паразитами убожество мысли и эмоций. Эллочка-людоедка на их фоне выглядит просто доцентом-филологом.

Во второсортном американском сериале один персонаж в шутку называет другого сукиным сыном. Тот хватается за ружье: "Ты плохо говоришь о моей матери!" Недаром, видимо, калифорнийскому подростку принадлежит идея юношеского клуба "Без сквернословия". Парень уверен, что брань подхлестывает и уличное хулиганство, и даже наркоманию.

Аналогичные клубы уже возникли во всех американских штатах и в 20 странах мира. На интернет-сайте первой коалиции подростков, желающих очистить мир от словесной скверны, зарегистрировалось тридцать пять тысяч пользователей. Лиха беда начало!

Когда на улице закладывает уши от густого потока похабщины, я пытаюсь выяснить: понимают ли эти люди, что они "плохо говорят" сразу обо всех своих предках и родственниках собеседника? Разве случайно по-русски слова "мать" и "мат" почти неотличимы? Судя по отсутствию реакций, об этом никто не задумывается.

В чем же, однако, вторая причина стойкой приверженности словарю, который священнослужители недвусмысленно считают богохульным? В моральном приспособленчестве, когда разрешено то, что не запрещено. В коммерциализации тех сфер жизни, которые по своему общественному назначению и быть исключительно коммерческими не предназначены.

Когда бывший министр культуры становится телеведущим, он вдруг начинает доказывать, что сквернословие — неотъемлемый элемент языка. Но если это так, почему же он в ранге министра не использовал обсценную лексику, например, в своих постановлениях и указах? Потому что тогда его не заботил рейтинг и количество рекламодателей.

Почему поп-звезда не стесняется выматерить журналистку, исполняющую задание редакции? Потому что боится вести себя аристократично, думая, что его "раскованность" найдет сочувствующих, и они раскупят залежалые диски.

"Подражатели народу" забыли, что призваны быть его воспитателями. И народ, как ни распустился сам, публичной распущенности не поощряет. 80 процентов россиян относится к использованию ненормативной лексики в выступлениях звезд шоу-бизнеса и в программах, рассчитанных на массовую аудиторию, исключительно негативно.

Подлинный аристократизм — не привилегия, а миссия. Аристократ не станет ругаться только потому, что так делает его кучер. Более того: он кучера одернет. Те, кто чураются этой миссии, краем сознания понимают: то, что люди прощают себе, они никогда не простят тем, кого признают выше себя. До поры признают.